Страница 21 из 102
- Сии знатные успехи, Ваня, закреплять надобно. Иначе коту под хвост пойдет вся наука наша. В Европу тебе ехать надо. В Лейпциг, Берлин, Женеву. В Париже ещё высокую науку постигнуть можно.
- В Европу! - провел Иван рукой по волнистым русым волосам. - Нет, так далеко я за наукой ехать не желаю. Что я в вашем Лейпциге один-то буду прохлаждаться? А отец? А Мавра?
- Зачем же один. Мы и их с собой возьмем. Первые твои шаги на чужбине я своим личным присутствием ободрять буду. Я позабочусь о приобретении для вас хорошенького домика под веселой такой бременской черепицей. Отец твой получит место в храме русского купеческого дистрикта, а Мавра каждый день станет ждать твоего прихода у горячо натопленного камина и, когда ты вернешься из университета, накормит индейкой, шпигованной черносливом, и нальет бокал светлого рейнского вина. Да, только там и больше нигде тебя сделают не просто умным, но мудрым, то есть возвеличат над всей натурой и назовут царем Вселенной - человеком! О, я уверен, ты будешь академиком! Станешь более известным, чем пьяница Михайло Ломоносов!
Беньёвский говорил горячо, так что двигался каждый мускул на его живом лице, но Иван улыбался и качал головой, недоверчиво и насмешливо. Потом сказал:
- Нет, господин Беньёвский, непривычны мы к индейкам с черносливами, нам бы чего попроще, чтоб живот не натрудить. Ну какой с меня академик?
- Вот так и все вы, россияне, думаете! - неожиданно озлился Беньёвский. - Отделили себя от Европы всей, завесились бородами да иконами, отгородились ото всех, как от чертей, тыном из храмов и молитесь на кислые щи и кашу! Лишь бы матушка Россия стояла! А сия матушка дерет с вас три шкуры на то, чтоб выблядки людей вельможных на балах отплясывали, да потом ещё по голому мясу вас кнутом сечет, сечет и приговаривает: "А люби, люби меня, сыне! Я - матушка твоя, хоть и строгая, да единственная!" А вы и рады стараться - сами ж штаны и спускаете: "Секи, мать, нещадно, сколько мочи есть! Виновны-невиновны - все для нас едино, ибо ты одна правду знаешь!" У-у, рабы жалкие! Все до одного! Презирать вас надо! Не жалеть даже презирать!
Иван отозвался глухим каким-то, незнакомым голосом:
- Может быть, вы и правду рекли. Да, вроде малого дитя русак - все упасть боится, за материн подол цепляется, помощи её ждет. Но рабом вы его напрасно именуете, сударь, - сказал и выставил вперед огромный свой кулак с побелевшими суставами. - Оными ласками обидевших нас привечаем - и чужих и наших. Токмо дожидаться сей ласки никому не советуем. Ждем-пождем да и утешим.
- Да ты не сердись, Иван. Не со зла я...
- И я не со зла. Речь вашу на ус намотал. То, что печешься о нашей земле, - спасибо. Скажешь - и за Павла Петровича многие подымутся. Уж идет по острогу тихая молва о неправедном его от престола удалении. Но ведомо всем ещё и то, что вы с прочими господами уплыть отсель намерены. Так на сей счет скажу - попутчиков себе не много сыщете. Ненадежное дело - за морем счастье искать.
12. КАВАЛЕРСКИЙ ПРОМЕНАД
Парка у Мавры из хорошо дубленной оленьей кожи, да сверх того выбеленной так, что глазам смотреть больно - самого снега чище и ярче. По вороту, по борту и по низу короткой полы опушена бобровой полосой широкой. На рукавах тоже пущен бобер, но поуже. Чуть повыше меха распестрила Мавра парку цветными подзорами, затейливыми и чудными: птицами, травами, кудрявыми плетешками. Подзоры клала на парку Мавра собственной рукой, все лето вышивая кожу разноцветной ниткой, шелковой и шерстяной, что выменяла у заезжего купца за две чернобурки. Все пальцы себе исколола, плакала от едучего тюленьего жира, что горел в плошке, когда вышивала вечерним сумрачным временем.
И шапка прекрасная на Мавре - из пышного, самого густого и мягкого соболя, которого прикупила девица у захожего камчадала за целый штоф водки. А ножки Мавры обуты в мягкие невысокие торбасы с узкими носками. На голенищах - тоже подзоры, и ничуть не бледней, чем на парке, и пялят на эти ножки глаза казаки и идут за ней следом, будто пьяные. На голенища для красы пришила она по два малюсеньких бубенчика бронзовых, звонких, так что, когда идет по острогу Мавра, во всех концах слыхать, даже в избах, - знают уж все, Мавра идет! Мужики при этом звоне начинают двигать в разные стороны коленками и масляно улыбаться, а их жены - хмуриться и греметь посудой.
Сейчас же Мавра никуда не шла, а, словно подставив себя под взгляды проходящих мимо большерецких обывателей, немногочисленных, к её сожалению, по причине зимнего времени, стояла у тына на главной улочке острога. Стояла и грызла кедровые орешки, доставая их из берестяного размалеванного туеска, - хруп да хруп. Казакам, цеплявшим её занозистым кобелиным словом, отвечала лишь строгим взглядом: не про вас стою, а сама по себе. Ване моему вы и в подметки не годитесь, - и продолжала орехи щелкать.
Беньёвский к Мавре подошел откуда-то сбоку, поклонился резковато Мавра маленько испугалась или притворилась просто:
- Да можно ль так! Лисицей подбираетесь!
Беньёвский снова поклонился:
- Готов у вас, очаровательная Мавра, просить великого пардону. Наперед обещание даю приближаться к особе вашей токмо с анфасной стороны.
Мавре и мягкий голос иноземца, и тихий нрав, и приемы барина, с которыми он обращался к ней, сильно нравились. Скорлупки полетели в снег, и она сказала, улыбаясь и двигая дочерна насурмленными ивовым углем бровями:
- Приближайтесь, сударь, откуда вам на ум взбредет. Нешто для порядочного человека разницу делать буду?
- А вы меня порядочным, стало быть, считаете? - чуть ближе придвинулся к женщине Беньёвский.
- А разве сумневались? Вас в остроге кажный за такового почитает. Кто учтивость вашу хвалит, кто ученость. Мой-то Ванька совсем по вам свихнулся, взревновала было даже...
- Да неужели? - показал свои длинные крепкие зубы Беньёвский.
- Не вру. Не будь вы столь любезны да обходительны, давно бы вас возненавидела, а Ваню бросила б - зачем мне такой? Я его за шкурой за медвежьей посылала, той, что у постели нашей супружеской лежать должна была, - так ведь не идет. Все вы его чаруете. Колдун вы, что ли?
Беньёвский улыбнулся ещё очаровательней и слегка поклонился, но из поклона не вышел, а так и остался со склоненной к лицу Мавры головой. Мягко заговорил, но спешно: