Евангелие от Афрания

– Нет, экселенц. Все дело в том, что Иешуа совершенно не хочет умирать и уж во всяком случае никакого удовольствия от грядущего он не ожидает; в этом смысле он абсолютно нормален. Когда я, наконец, вышел из тени и приблизился к ним со своим предупреждением, Иешуа велел нам обоим немедленно покинуть сад, и еще раз повторил Никодиму: позаботьтесь об учениках. Когда же я пытался уговорить его уйти с нами – ведь люди Каиафы, убив его самого, обязаны будут ликвидировать и учеников, просто как свидетелей, – он явно заколебался на миг и произнес странную фразу: «Господи! Уж не проносишь ли ты мимо меня чашу сию?» – и тут же, сразу: «Отойди от меня, Сатана!» А потом начал буквально подталкивать нас – чтобы мы уходили скорее и оставили его одного. Я видел его лицо в этот момент… Одним словом, он вовсе не сумасшедший и не тупой религиозный фанатик, которому море по колено.

– Ну так и что в результате? За каким хреном ты мне излагаешь всю эту лирику, центурион?

– За тем самым, что это никакая не лирика, а крайне важные оперативные соображения.

– Серьезно? Ну так и действуй в соответствии с ними – авось что-нибудь да выйдет. А мне, извини, и без этого есть чем заняться, – например, надо за эту ночь подготовить дела к сдаче. Не забудь, что завтра я уже буду в лучшем случае в отставке, а скорее всего – под арестом. Сперва Галилейская резидентура, теперь вот – «Рыба». Два таких провала за полмесяца – это для кого хочешь перебор, тут мне верный трибунал. Да еще надо посмотреть, что там к утру прояснится насчет Иуды; и если он все-таки не перебежчик, а проспанный мною крот… Ну, в общем, тогда дожидаться этого трибунала мне нет смысла. Такие дела.

– Ну, если «Рыба» окажется провалом, тогда конечно…

– Шутить изволите, центурион?

– Напротив, экселенц, я серьезен как никогда. В этой позиции у белых есть один ход, приводящий к победе, и я, похоже, его нашел…

Насчет победы – это, конечно, было сильно сказано. Однако по мере того, как Фабриций излагал свой план, я вновь начал чувствовать себя готовым к борьбе: глухая стена дала трещину, по ней в принципе можно карабкаться наверх, ну а уж что из этого выйдет – «будем посмотреть». Конечно, задуманная центурионом комбинация была очень сложной по технике, а риск был просто запредельным, однако в моем положении привередничать не приходилось. Вся надежда на то, что первосвященники сейчас тоже побывают в нокдауне – когда Нафанаил доложит им, что вместо вожделенного трупа имеется в наличии живой Иешуа, с которым возни не оберешься. Синедрион, в результате всех своих маневров, получил-таки именно то, чего всеми силами пытался избежать, – открытый процесс; к тому же, по случаю Пасхи, действовать им придется в сильнейшем цейтноте.

– …А теперь, экселенц – самый рискованный момент во всей комбинации: нам придется передать арестованного в руки Синедриона. Избежать этого невозможно, иначе они никогда не поверят в наш нейтралитет и полную незаинтересованность в деле Назареянина. Продемонстрировать, что во всей этой истории наше дело – сторона, и тем усыпить их бдительность – единственный шанс на спасение и для нас с вами, и для Иешуа. Однако они могут удариться в панику, и, вместо вынесения Назареянину смертного приговора, попросту ликвидируют его нынешней ночью «при попытке к бегству»; в этом случае воспрепятствовать им мы не сможем. Я, правда, уже задействовал наших агентов в Синедрионе и сориентировал Никодима, но их возможностей явно недостаточно. А вот если наутро приговоренного к смерти Назареянина передадут в руки прокуратора, то, считай, полдела – да нет, три четверти дела! – сделано. Так что еще до вступления в город нам следует передать Назареянина храмовой страже, а после этого – только молиться всем известным богам.

– А вот в этом пункте, Фабриций, нам нежданно-негаданно повезло, – и тут я в двух словах поведал центуриону о неудачном Гефсиманском покушении. – Не думаю, чтобы они решились пойти на второй заход после такого позорного прогара.

Так оно и оказалось. Во всяком случае, коллега Нафанаил, которому я тут же и передал – под расписку – арестанта, явно перестал вообще что-либо понимать в происходящем; что нам и требовалось. Фабриций же, провожая взглядом удаляющийся отряд Нафанаила, вдруг небрежно пробросил:

– Вообще-то план действительно крайне рискованный. Знаете что, экселенц: назначьте-ка меня официальным руководителем этой фазы операции – со всеми отсюда вытекающими…

– Официальный руководитель официально не существующей операции – это неплохо придумано! Скажи мне лучше вот что, центурион: вся эта комбинация – она ведь в действительности придумана тобой ради того, чтобы спасти жизнь Иешуа, а затем – вывести его из операции. Или я не прав?

– Я полагаю, что означенная комбинация весьма целесообразна в плане долгосрочных интересов Империи, – и по тому, с какой непривычной тщательностью Фабриций взвешивал слова, я понял, что угадал.

– М-да… Хреново тебе будет работать с другим начальником тайной службы, центурион.

– Затем и стараюсь, – буркнул тот. – Разрешите приступать?

Да, что и говорить, ночка выдалась – не соскучишься. Не прошло и часа, как во дворе дома Каиафы, где в тот момент находился арестованный Иешуа, бдительные слуги схватили лазутчика – одного из учеников. Хвала Юпитеру, что поблизости случился римский патруль («А ну, расступись! Осади назад, кому говорят! А ты давай, двигайся поживее, а то ползешь, как вошь по трупу… Ученик-не ученик – нам это без разницы; Органы разберутся!..») – иначе парня наверняка линчевали бы на месте. Я же, едва получив этот рапорт, сразу подумал, что задержанным непременно окажется Петр, – и был прав. Будучи же задержан, тот повел себя абсолютно правильно – ушел в глухую несознанку, и это дало нам вполне законную возможность ближе к утру, с третьими петухами, выпустить его из-под стражи – якобы «за недостатком улик». Положительно, к этому парню стоило присмотреться как следует.

А еще через полчаса Фабриций получил от своих агентов то самое, давно ожидаемое и единственно спасительное для меня сообщение. Иуда покинул Синедрион (как установила служба наружного наблюдения – безо всякого сопровождения) после краткой беседы с Первосвященником и сотрудниками внутренней контрразведки, завершившейся вручением ему небольшой суммы денег, а именно – тридцати сребреников… Значит, мне удалось-таки руками Нафанаила пропихнуть свою дезу, и Иуда теперь сгорел дотла. Меня не слишком расстроило даже то, что ему и на этот раз удалось обрубить хвост и раствориться в закоулках Нижнего города. Черт с ним; непосредственной угрозы он уже не представляет, так что его поиском и ликвидацией можно будет заняться и чуть позже, а пока есть дела поважнее.

Лишь получив это сообщение, я счел, что заслужил пару часов сна, необходимых мне как воздух: утром предстояло объяснение с прокуратором Иудеи, и тут следовало иметь исключительно ясную голову. Ибо верно говорят: самая опасная драка – это драка со своими…

Должен заметить, что «своим» я могу назвать прокуратора с полным на то основанием. Иудеи в бесчисленных доносах – и вам, проконсул, и в метрополию – пишут о нем как о кровожадном чудовище, погрязшем в коррупции; и то и другое – вранье. Это все-таки третий прокуратор на моей памяти (а службу я, если вы помните, начал еще при Валерии Грате), так что мне есть с чем сравнивать. Что до иудеев, так им каждый следующий прокуратор кажется хуже предыдущего – это естественно; я же могу честно сказать, что впервые вижу на этом посту человека, озабоченного не только восточными наслаждениями и наполнением собственных карманов.

Жил-был боевой генерал, честный, но простоватый, как мне поначалу казалось, мужик, потом и кровью выслуживший на германской границе погоны с зигзагами. И вот его – от большого, видать, ума – бросили на руководящую работу в этот, как он изволил выражаться, «гребаный Чуркестан», где местным чукчам неведомо зачем даровали все блага цивилизации – от римского права до водопровода, а эти азиатские свиньи, ясное дело, спят и видят, как бы им залечь обратно в канаву. Ну уж хрен им – он, Понтий Пилат, всадник Золотое Копье, поставлен сюда насаждать цивилизацию, и насадит, будьте покойны, – хоть бы вся эта Палестина провалилась в тартарары. Одним словом, «не умеешь – научим, не хочешь – заставим». Как легко догадаться, первые результаты деятельности прокуратора были совершенно чудовищны – чего стоила одна только конфискация храмовых сокровищ на нужды строительства нового акведука, приведшая к грандиозному бунту. Тем интереснее была стремительная эволюция бравого генерала.