Мишка

Отдохнули. А затем докладывали воз. Свершили его. И поехали.

Потом было долгое застолье, до которого я не большой охотник. И потому скоро ушел в займище, к Дону, пробыв там до темноты.

Поздно вечером, когда уже спать ложились, я вспомнил о Мишке.

- Какой он здоровый... С нами разве сравнить...

- Батрачит по людям, - объяснил мой приятель. - Сено возит, солому, чистит базы, навоз тягает... Кто чего скажет. Зимой дрова привезти, напилить... Коз чесать, репьи выбирать... Лишь кликни... Копейку заплатят. Скотину за людей пасет... На все руки...

Сердобольная жена моего хозяина, услышав наш разговор, со вздохом сказала:

- Ныне вроде не напился. Я ему все подкладывала, чтобы ел дюжей...

Это было осенью, в сентябре. Нынче - зима, но какая-то квелая: снегу лишь земля забелилась, тепло. Скотина в поле пасется.

На хуторе погостил я несколько дней и, распрощавшись, двинулся к дому. На пути - еще одно малое селенье. Там - начальная школа, знакомые люди. Заглянул, проведал. До вечера было далеко. Не утерпел, к Дону свернул и, оставив на берегу машину, медленно пошел через замерзшую реку к лесистому займищу на той стороне.

С вечера подморозило. Ночью прошел небольшой снег. Дул ровный ветер. По гладкому зеленому льду скользила поземка. Бегучие низкие облака порою закрывали небо, и валил снег. Туча проносилась, и снова слепило белое зимнее солнце. Вдали через Дон бежали чередой дымные серебряные столбы легкой метели.

Замерзшая река была безлюдной. Хуторские рыбаки сидели по домам. Чужие в такую даль не забирались. Зимнее безмолвие смыкалось над рекой и округой, простираясь на многие десятки верст. Лишь ветер, шуршание поземки по льду. Лишь низко летящие тучи. Оловянный зрак солнца.

Миновав реку, я поднялся на берег в займище, густо заросшее тополем, вербой, осиной, а чуть подалее дубком да вязом. И здесь, в безветрии, услышал, а потом увидел человека, который занимался дровами.

Большие деревянные сани стояли на льду, в заливе. Человек тянул из леса и укладывал дровяное жердье, слеги, годные для топки и дворовых дел. Это был Мишка-фельдшер, одетый уже по-рабочему: телогрейка, кирзовые сапоги.

- Бог в помощь, - приветствовал я. - Возить не перевозить.

- Понемногу... - откликнулся он. - Нынче уголек дорогой, людям не по карману. Дровишками тоже можно прозимовать...

В займище, среди стволов и веток, было покойно. По Дону - поземка да метель. Над вершинами старых тополей да верб - верховой ветер. А здесь словно в тихой горнице: желто светит береговой камыш, багровеют талы, уже выпуская серебро сережек, теплит взгляд зеленая кора тополей. И вдруг бесшумный снегопад размывает и закрывает желтое, багровое, зеленое. Лишь бель. А потом снег редеет. И снова вокруг - верба да камыш.

Просторные сани у берега, на них - жердье, рядом - Мишка-фельдшер в старом ватнике, шапке-ушанке. Тащит дровиняки, укладывает, стягивает веревкой. Лицо от мороза ли, работы - румяное, молодое; посмеивается:

- Сейчас потянем. И-го-го! И поехали, - взглянул на солнце. - Еще две ходки можно сделать дотемна. Бывайте здоровы. Приезжайте к нам... - попрощался он, груженые сани сдвинул плечом и покатил их по гладкому речному льду.

Ветер дул ровно, поперек Дона. Снежная крупа сыпанула, шурша по одежде. А потом повалил густой снег, обрезая округу: ни хутора на той стороне, ни человека с санями. Лишь - снег, тихий лёт его, бесшумное движение. Да молчаливое дерево, к которому я прислонился.

Снегопад стал редеть. И открылась замерзшая река, заснеженные холмы высокого берега, в распадке - горстка домиков, тоже прикрытых снегом. Дымов не видно. Печи уже протопили. Зимний покой. Тихий мир. Ни движенья, ни звука. И лишь по льду к тому берегу подбираются дровами груженные сани. Мишку не вижу. Но Бог ему в помощь.