Страница 10 из 13
7
Чугунов сбрасывает газ и делает "горку", - самолет почти неподвижно повис в воздухе. Сейчас машина - словно молот, занесенный над переправой. Штурман от волнения закашлялся, пикирование - что цирковой номер. Его начали отрабатывать лишь перед самой войной. Чугунов может по памяти процитировать грозный приказ наркома, начинающийся с фразы: "В последнее время в авиационных частях и военно-летных училищах при отработке сброса бомб с пикирования участились аварии с потерями среди личного состава и серьезным материальным ущербом" и заканчивающийся обещанием сурово наказывать нарушителей инструкций по пилотированию и технической эксплуатации летной техники. Чугунов, прошедший организованные после наркомовской грозы спецкурсы, курсантов наставлял так: "При входе в пике - не блевать, при выходе - не портить воздух".
Пора! Толкнул штурвал вперед. "Пешка" клюнула носом, а его, как мячик, подбросило вверх. Но ремни держат и тащат за машиной в километровую пропасть. На дне ее - тоненькая веревочка, перетянутая между двумя берегами реки. Скорость растет, голова разбухает под шлемом, режет глаза - будто на пламя газосварки пялишься. Боли нет, но тем отвратительнее - будто кол вошел в пах и проходит все выше вместе с отрыжкой столовской вермишели и полупереваренного мяса. В кабине задымило - в воздухе вся пыль, набившаяся в невидимые щели в цехах завода, на аэродромах перегонки. Переправа растет, тело зеленой гусеницы расчленяется на танки, грузовики, бронетранспортеры... На мосту в разные стороны разбегаются фигурки.
- Правее 0-20! Еще правее... - кричит штурман.
- Какое тут прицеливание! - скрипит Чугунов зубами. Чуть заметное движение рулей - и тонны металла бросает из стороны в сторону, как ветер бумажку.
- Сброс!
На секунду закрывает глаза. Сейчас две туши бомб летят рядом под крылом самолета. Сопротивляясь той силе, которая приплющила к креслу, тянет штурвал на себя. Кровь отливает от мозга. Бывает, пилоты теряют сознание, бывает, отваливаются плоскости аппарата. Но если даже его "тройка" развалится на куски, он будет продолжать в пустом воздухе управлять своими руками и ногами, как в живом самолете, - так летит обезглавленный петух, уже не зная, куда и зачем.
Понтоны, дорога в лесу, белесая трасса зенитных снарядов над фонарем кабины - все промелькнуло в доли секунд. "Попал Агапов, попал!" - слышит стрелка, на обязанности которого наблюдение за задней сферой. Но где остальные?.. Куда все подевались? Сбили?.. Повернули назад?..
Чугунов поворачивает голову - штурман поднимает плечи. Голосам штурмана и стрелка тесно в наушниках ларингофона. Они говорят, что увидели и что о случившемся думают. Кажется, одна машина сбита, остальные, после выхода из пике, сразу развернулись на обратный курс...
С ревом, на скорости пятьсот километров в час "пешка" летит над лесом, но летчик ничего не слышит, язык увяз во рту, все замерло в нем от короткой простой правды: он потерял эскадрилью.
Ярости Чугунова нет границ. Неужели не поняли, как им повезло: немцы сами себя загнали в ловушку. Нет лучше цели для штурмовки, чем неподвижная колонна. Нет, товарищи командиры сами полезли головой в петлю и потащили за собой других - разбить один-два понтона, цена которым пять рублей в базарный день, - туда, где их противник с нетерпением ждет. Правильно батька говорил, дураков и в церквях бьют. И ничего уже не исправить.
Эта правда сокрушила все, что он всю жизнь создавал из себя, кем стал и чем гордился. Он брошен своей эскадрильей - почему? зачем?.. Сознание, словно пальцы запускает в песок, - пытается уцепиться: утро, задача с одним неизвестным, Махонин, взлет "сливовых косточек", Стенин... но песок осыпается... пустота, и он летит в бессмысленный и неодолимый хаос, превращающий огромные армии в пыль, высокие слова - в чушь, приказы - в болтовню. Поражение пришло с совсем другой стороны - темной, зловещей.
- Командир, я хочу сказать... Если останетесь жить, передайте Валентине, что я ее любил. Адрес в чемодане, в блокноте.
Но Чугунов уже ничего не скажет до самого близкого конца. В последние минуты жизни свою жалость летчик отдал экипажу, последнюю любовь - самолету, его мощной чуткой силе, красоте и молодости. Он снова приведет его к переправе, но с другой стороны.
Уже видит дорогу. Чужие человеки сейчас получат урок нормальной войны: ужаса, о котором не упоминают уставы, ничего не пишется в газетах, не рассказывается даже в письмах домой, и от которого не последние мужики мочатся в штаны.
Дорога кишит движениями. "Пешка" клюет вниз, и курсовые пулеметы начинают подметать этот "проспект", убивая штатный состав какой-то механизированной части и коверкая ее механизмы. Каждый, кто бежит от дороги, бежит, спасаясь от лап войны. Солнечный зайчик от дверцы грузовика попадает в глаз Чугунова, пулеметная трасса простегивает бочки в кузове, они подпрыгивают, как живые, и розовый огонь покатился вверх легким мячиком. "Пешка" будто сдирает кожу с зеленой шевелящейся гусеницы.
Почти касаясь деревьев, Чугунов уводит самолет в сторону от реки, над которой - экипаж это увидел - "мессершмидты" добивали его эскадрилью.
Чугунову удалось уйти от переправы, но все же "тройка" была замечена. "Мессер" снизился и расстрелял по "пешке" свой боезапас. Самолет постарел от пробоин. Стрелок замолчал, штурман, закинув назад голову, сполз с сиденья под ноги Чугунову накатился коврик крови.
8
Прерванное движение возобновилось бы, если бы не мешали разбитые русскими грузовики, если бы не пришлось заменить несколько понтонов. Бравый танкист привел танк и, сминая покалеченные машины, оттеснил их от дороги прочь. По освобожденному проходу проехал генерал М. Он остановил свой "опель" на косогоре, с которого хорошо была видна переправа. Со стороны русских ни одного выстрела. Рядом зенитчики расчищали орудийный дворик от гильз. Настроение у штабных офицеров приподнятое. Тут и там солдаты перекусывали. Многие загорали в густой траве заливного луга, а дальше - у поворота реки - солдаты устроили купанье. Оттуда доносились крики и смех.
Саперы действуют, как на учениях, запасные понтоны быстро занимают место поврежденных, - и вот они уже бегут к тому берегу, еще раз проверяя укладку и крепление настила. Генералу доложили, что во время налета погибло тридцать семь человек, среди них два младших офицера, и около шестидесяти ранено, некоторые из них просят, чтобы их оставили в строю - это был самый верный способ получить награду; все русские бомбардировщики, участвовавшие в налете, уничтожены, через тридцать минут переправа начнет действовать.
Заработали моторы, сизый дым поднялся над лесом. Танки первые начали спуск к реке. Что такое! Новый налет!.. У ПЕ-2 страшный вид, - приближается, чуть не касаясь речной стремнины. Даже с земли видны рваные дыры в крыльях и фюзеляже, листы дюраля отвисают и мотаются под напором воздушного потока. Шасси выпало неровно из клюзов - будто из взрезанной брюшины вывалились внутренности, что-то горит, - за машиной вьется лента белого дыма.
Бомбардировщик еще не достиг зоны зенитного огня, но трассы заградительного огня уже переплелись над рекой. Чугунов еще может уклониться - уйти в сторону и протянуть, если повезет, пяток километров, а потом на каком-нибудь поле приземлить машину, в которой нет ни бомб, ни патронов; последние литры горючего летчик сейчас жжет, форсируя обороты еще одного работающего мотора. Уже не прячась, на берег высыпали немцы, и каждый палит в него, кто из винтовки, кто из пистолета, кто грозит кулаком...
"Дурак, чего тебе еще надо, уходи, уходи, пока тебе не врезали по первое число! Что хочешь доказать бессмысленной смертью! Этим гадам твой катафалк - посмешище. Чугун, я не знал, что ты такой болван, зачем лезешь в пекло, неумное ты существо..."
Летчик крепит на штурвале руки, чтобы не отпустить, когда придет большая боль...
Для немцев это выглядело так: русский бомбардировщик, который на малой высоте казался непомерно большим, медленно, как в сомнамбулическом сне, приближался к понтонам. Было видно, как от огня куски обшивки отлетают от него - машина таяла на глазах. Потом стала заваливаться на правое крыло, нырнула вниз и врезалась в километре от переправы в берег...