Избранник

"Мы ведь с твоим отцом... - продолжал между тем лысый человек, на что бородач искривился. - Ты мне почти как сын... " Собеседник его кивнул и наклонился к нему совсем близко, словно для того, чтобы лучше услышать, что тот теперь скажет ему. - Мне как бывшему... Я не имею права ... Меня ведь за это могут... - и он провел ребром ладони по голове, но тебе - я скажу...Я тебе скажу кое-что такое..." И он приблизился вплотную к бородачу и стал ему что-то шептать в самое ухо. Тот сидел прямо и кивал, скорее, не головой, а какими-то неуловимыми телодвижениями. Вдруг лысый испуганно отшатнулся и скороговоркой начал: "А у тебя..." - "Пока нет, - отрезал бородач, и это были первые слова, которые он произнес со времени нашего с ним знакомства.

Некоторое время они сидели за столом молча и курили. Затем лысый обнял молодого за плечи и принялся наливать себе еще водки. "Ты ведь знаешь, что я для тебя, - и полез целоваться. Бородатый от него отслонился и долил ему водки; затем налил и себе. Они сидели так некоторое время, затем лысый принялся подниматься. Он долго пытался облокотиться руками о стол, пока ему это ни удалось. "Можете остаться у меня". - "Нет... я пойду, - и грузно отошел от стола, - и вдруг обхватил Сергея за плечи то ли от избытка чувств, то ли для того, чтобы не упасть. Тот обнял его за плечи одной рукой и так вывел-проводил к двери по коридору. "До свидания. - "До свидания. Я вас проводить не смогу сейчас." - "Не надо, - дверь захлопнулась.

Хозяин квартиры медленно прошелся по коридору в комнату, выключив на коридоре свет, и сел, обхватив голову руками. Он сидел так неопределенное время, до тех пор, пока ни поднялся и ни пошел куда-то в угол, вперед. Там он склонился, и откуда-то достал плоский четырехугольный предмет, оказавшийся неоконченною картиной. На середине комнаты появился мольберт; на него и была поставлена эта картина небольшого формата.

На улице начинало сереть, и в комнате бородач зажег "дневной" свет и принялся за работу. Он писал широкими мазками, затем отходил и смотрел на свою работу с расстояния двух-трех шагов, после чего подходил снова. Он писал спокойно, но в его уверенных движениях чувствовалось какое-то ожесточение. Он сжимал в пальцах кисть, делал два-три мазка, затем подолгу стоял, глядя на картину, и вдруг срывался с места - и энергично, но твердой рукой проводил еще два-три мазка, а затем снова застывал, но в напряжении, которое отражалось в его фигуре, в положении рук, в том, как он стоял и смотрел.

Внезапно раздался стук в дверь. Бородач несколько мгновений стоял и смотрел, словно не хотел отрываться от своей работы; затем, как бы очнувшись, сорвался с места и быстрыми шагами, с кистью в руках, направился к двери. Он рывком открыл настежь дверь; за ней никого не было. Медленно он вернулся назад. Став перед картиной, он сделал еще два-три мазка, одновременно с которыми на его лице проступило страдание. Он сделал еще один мазок и застыл с кистью в руке.

Затем он принялся быстро, энергично писать, отходя назад, возвращаясь к картине, до тех пор, пока ни раздался новый звонок в дверь. Он сразу же пошел открывать. Но и на этот раз за дверью никого не было. Тогда он вернулся в комнату и продолжал писать, не обращая внимания на звонки и стук в дверь. Через некоторое время он остановился в двух шагах от картины, с кистью, опущенной вниз. На его лице отражались недоумение и растерянность. С кисти - в руке, опущенной вниз, - капала краска. Он положил кисть и сел на тахту. Его глаза под гривой волос, выше бороды, смотрели пристально и напряженно. Он поднял голову и, как бы колеблясь, не сразу встал и прошел на кухню. Оттуда слышался звук льющейся воды; затем он появился в зале с тряпкой в руках. Он вытер краску, накапавшую на пол, вытер кисть и снова сел на тахту. Он смотрел на картину так, словно она была одушевленным существом; наедине с ней он как бы доверял ей что-то, какую-то часть своей души. Он смотрел нее не так, как мастер смотрит на творение своих рук; в его взгляде были рабочая уверенность и то спокойствие, какое происходит от уверенности в силах друга, коллеги. Картина была небольшая, почти квадратного прямоугольного формата, со светлыми вкраплениями посередине и по бокам. Она была написана темно-красными, бурыми и зелеными тонами, словно освещавшимися изнутри и светившими вдаль. Он подошел к ней вплотную и остановился рядом. Это был портрет девушки.

* * *

Утро вылило на стену напротив балкона, на стены, прилегающие к нему, свой белый букет.. Сергей проснулся, встал и, посмотрев на часы, натянул штаны и рубашку. Затем он некоторое время поднимал гантели, отжимался от пола и потом пошел умываться. Вылив на лицо целый фонтан холодной воды, он вытерся полотенцем и отправился на кухню. За кухонным окном глухо шуршала листвой старая липа; внизу дети уже шумели, и оттуда доносились детские голоса.

Сергей стал одной ногой на табурет и принялся стоя пить молоко. Он закусил хлебом с творогом, вымыл бутылку и чашку и вернулся в зал. Там он, сосредоточенно думая о чем-то, оделся и затем вышел, заперев за собой дверь.

Спускаясь по лестнице, он констатировал открытый почтовый ящик, из-за чего снова поднялся за ключом, и, замкнув ящик, отнес ключ домой; и только тогда продолжил свой путь. Он вышел из подъезда, оглянулся по сторонам, засунул руки в карманы и двинулся вперед, прямо держа голову и уже больше не оглядываясь.

Он миновал уже знакомые нам дворики, сквер, два столба, улицу и вышел на довольно оживленное место, где толпа, итак многочисленная, начала густеть, где попадались девушки в супернарядах, где парни в джинсовых костюмах, пожилые люди в плащах, женщины с сумочками или с большими сумками, мелькали то тут, то там, сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, а во всем, в каждом движении, во всех фигурах и лицах, сквозило присутствие одного определенного, особого ритма. О н смешался с толпой, но его фигура, его высокий рост, заторможенность и точность его движений в чем-то не соответствовали ритму толпы, образуя с ней какую-то странную, не поддающуюся определению, дисгармонию, но только не явственно ощутимый диссонанс. Он не был столпом, о который разбиваются морские волны, но не был и частью этих волн; скорее, он мог быть клочком пены, бегущим поверх них: видимо, обладал определенной способностью к мимикрии. Он шел вдоль улицы, миновал несколько магазинов и направился туда, где, с огромными буквами, большими окнами и изображением символов, относящихся к связи, высилось здание почты. Оглянувшись, он вошел туда; в руках у него была уже знакомая нам матерчатая сетка.