БЛАТНОЙ

— Сука это тот, - пробубнил Рыжий, - кто отрекается от нашей веры и предает своих.

— Но ведь я никого не предал, - рванулся к нему Гусь, - я просто воевал, сражался с врагом!

— С чьим это врагом? - прищурился Ленин.

— Ну как с чьим? С врагом родины, государства.

— А ты что же, этому государству - друг?

— Н-нет. Но бывают обстоятельства…

— Послушай, - сказал Ленин, - ты мужик тертый, третий срок уже тянешь - по милости этого самого государства… Неужели ты ничего не понимаешь?

— А что я, собственно, должен понимать?

— Разницу, - сказал Ленин, - разницу между нами и ими. Ежели ты в погонах…

— Я давно уже не в погонах!

— Неважно. Я вообще толкую. О правилах. Ежели ты в погонах - ты не наш. Ты подчиняешься не воровскому, а ихнему уставу. В любой момент тебе прикажут конвоировать арестованных - и ты будешь это делать. Поставят охранять склад - что ж, будешь охранять… Ну а вдруг в этот склад полезут урки, захотят колупнуть его, а? Как тогда? Придется стрелять - ведь так? По уставу!

— Это все теории, - пробормотал Гусь, озираясь.

— Бывает и на деле.

— А на деле я стрелял в бою. На фронте. И не вижу греха…

— Ну а мы видим, - жестко проговорил Ленин. - Истинный блатной не должен служить властям! Любым властям! - он шевельнулся, возвысил голос: - Так я говорю, урки?

— Так, - ответили ему.

— Так, - повторил он веско, - таков закон.

И вся камера подхватила нестройно и глухо: «Таков закон».

— Но он неправильный этот закон, - воскликнул Гусь. Он произнес это задыхаясь, скребя ногтями ворот. Рванул его и грузно спрыгнул с нар. - Значит, если я проливал кровь за родину…

— Не надо двоиться, - сказал ему Ленин. - Если уж ты проливал - так и живи соответственно. По ихнему уставу. Не воруй! Не лезь в блатные! Чти уголовный кодекс!

Во время этого разговора я молчал, держался особняком. В глубине души я искренне сочувствовал Гусю. Он был прав по-своему. Бесспорно прав! И все, что происходило здесь, казалось мне нелепым и несправедливым.

Но и те, кто отстаивал закон, тоже были правы - я сознавал это, чувствовал и маялся, раздираемый противоречиями.

Рыжий проговорил, наклоняясь к Гусю:

— Вчерась, помнишь, ты засомневался: не в ту масть, мол, попал… А ведь так оно и есть - не в ту.

— Ладно, - процедил Гусь и сдернул с нар вещевой мешок. - Не в ту масть, говоришь? Поищем другую.

И он ушел из Индии, причем ушел не один. В последний момент (когда он, стоя в дверях, стучал, вызывая дежурного) к нему присоединились еще трое.

— А вы чего? - окликнули их. - Или тоже проливали?…

— Конечно, - ответили они.

Уже уходя, задержавшись на миг в дверном проеме, Гусь сказал, озирая исподлобья камеру:

— Учтите, урки, нас иного. Крови мы не боимся. А она еще будет - большая будет кровь!

Вдруг он остро, пронзительно глянул на меня и усмехнулся, темнея лицом, оскалился судорожно:

— Ну а ты, падло, имей в виду: кто мне дорогу переходит - тот долго не живет… К тебе у меня особый счет. Запомни!

В лице его и в голосе было столько ненависти, что я содрогнулся невольно. За что он, кстати, так возненавидел меня? За эту прочтенную мной записку? Что ж, возможно… Но ведь я обязан был ее прочитать. Я не мог поступить иначе!