Ледоход

- Дядя Осип - как же?

- Чего? - дремотно отозвался он.

- Так нам и сидеть тут?

Боев, явно издеваясь, гнусаво заговорил:

- Отлучил господь вас, ёрников, от святого праздника своего, что-о?

Солдат поддержал товарища - вытянул руку с трубкой к реке и, посмеиваясь, бормотал:

- Охота в город? Идите! И лед пойдет. Авось утоп-нете, а то - в полицию возьмут... на праздник-то - хорошо!..

- Это совсем верно,- сказал Мокей.

Солнце спряталось, река потемнела, а город стало видно ясней молодежь уставилась на него сердитыми и грустными глазами и замолчала, замерла.

Мне было скучно и тяжко, как всегда бывает, когда видишь, что все вокруг тебя думают разно и нет единого желания, которое могло бы связать людей в целостную, упрямую силу. Хотелось уйти от них и шагать по льду одному.

Осип, точно вдруг проснувшись, встал на ноги, снял шапку и, перекрестясь на город, сказал очень просто, спокойно и властно:

- Ну-кось, ребята, айда с богом...

- В город? - воскликнул Сашок, вскакивая.

Солдат, не двигаясь, уверенно заявил:

- Потонем!

- Тогда - оставайся.

И, оглянув всех, Осип крикнул:

- Ну, шевелись, живо!

Все поднялись, сбились в кучу; Боев, поправляя инструменты в пещере, заныл:

- Сказано - иди, стало быть - надо идти! Кем приказано - того и ответ...

Осип словно помолодел, окреп: хитровато-ласковое выражение его розового лица слиняло, глаза потемнели, глядя строго, деловито; ленивая, развалистая походка тоже исчезла - он шагал твердо, уверенно.

- Каждый бери по доске и держи ее поперек себя - в случае - не дай бог - провалится кто,- концы доски на лед лягут - поддержка! И трещины переходить... Веревка - есть? Народец, дай-кось мне ватерпас... Готовы? Ну - я вперед, а за мной - кто всех тяжеле? Ты, солдат! Потом - Мокей, мордвин, Боев, Мишук, Сашок,- Максимыч всех легче, он позади... Сымай шапки, молись богородице! Вот и солнышко-батюшко встречу нам...

Дружно обнажились лохматые, седые и русые головы, солнце глянуло на них сквозь тонкое белое облачко и спряталось, точно не желая возбуждать надежд.

- Айда! - сухо, новым голосом сказал Осип.- С богом! Глядите на ноги мне. Не напирай в спину, держись друг ко другу не ближе сажня, а чем дале то и лучше! Пошел, детки!

Сунув шапку за пазуху, держа в руке ватерпас, Осип, как-то осторожно и ласково шаркая ногами, сошел на лед и тотчас, за спиной у него, на берегу, раздался отчаянный крик:

- Ку-уда, бараны, ма-а...

- Шагай, не оглядывайсь! - звонко командовал вожатый.

- Наза-ад, дьяво-олы...

- Айда, ребята, бога помня! В гости на праздник он нас не позовет...

Свистел полицейский свисток, а солдат громко ворчал:

- Во-от, ерои, так вашу... Затеяли дело! Теперь депеша будет дана тому берегу в полицию... Коли не утоп-нем - в часть, клопам нас... Я на себя ответ не беру...

Бодрый голос Осипа вел людей за собою, точно на веревке:

- Гляди под ноги зорче!..

Шли наискось, против течения, и мне, заднему, хорошо видно было, как маленький аккуратный Осип, с белой, точно у зайца, головою, ловко скользит по льду, почти не поднимая ног. За ним, гуськом, как бы нанизанные на невидимую нить, тянутся, покачиваясь, шесть темных фигур, иногда рядом с ними явятся тени их, лягут под ноги им и стелются по льду. Головы опущены, точно люди идут с горы и боятся упасть, оступившись.

Сзади кричат всё гуще - видимо, сбежался народ большою толпой, слов уже нельзя разобрать, слышен только неприятный гул.

Это осторожное шествие становится для меня механической, скучной работой; я привык ходить быстро и теперь погружаюсь в то полусонное настроение, когда душа как бы пустеет, перестаешь думать о себе, уходишь от себя и в то же время всё видишь особенно четко, слышишь особенно ясно. Под ногами синевато-серый, свинцовый лед. изъеденный водою, его рассеянный блеск ослепляет глаза. Кое-где лед лопнул, выгорбился, истерт движением в мелкие куски, лежит кучами, ноздреватый, как пемза, и острый, как битое стекло. Синие трещины, холодно улыбаясь, ловят ногу. Шлепают широкие подошвы, надоедно звучат голоса Боева и солдата,- оба они - как две дудочки в одних устах.

- Я ответа не беру...

- Конешно, и я...

- Одному дозволено распоряжаться, а другой, может, в тыщу разов умнее...

- Разве умом живут у нас? У нас - глоткой живут все...

Осип заткнул полы полушубка за пояс, его ноги, в серых штанах солдатского сукна, шагают легко и гибко, точно пружины. Идет он так, как будто перед ним все время вертится кто-то, видимый только ему, вертится и мешает идти прямо, кратчайшим путем, а Осип борется с ним, стараясь обойти его, ускользнуть, подается вправо и влево, иногда круто повертывает назад и так всё время танцует, описывая по льду петли и полукружия. Голос его звучит немолчно, певуче, и очень приятно слышать, как хорошо сливается он со звоном колоколов...

Уже подходили к середине четырехсотсаженной полосы льда, когда вверху реки зашуршало зловещим шорохом, в ту же минуту лед поплыл из-под ног у меня, я покачнулся и, не устояв, припал на колено, удивленный. Но тотчас же, как только я взглянул вверх по реке, испуг схватил меня за горло, лишил голоса, потемнил зрение - серая корка льда ожила, горбилась, на ровной поверхности вспухали острые углы, в воздухе растекался странный хруст точно кто-то тяжелою ногой шел по битому стеклу.

С тихим свистом около меня струилась вода, трещало дерево, взвизгивая, как живое, орали люди, сбиваясь кучей, и в глухом жутком гуле, размешивая его, звенел голос Осипа:

- Разойдись... расходись - держись порознь, божьи дети... Пошла матушка, пошла-а! Веселей, ребятки! Вот - пошла-а...

Он прыгал, словно на него осы напали, и, держа саженный ватерпас, как ружье, тыкал им вокруг себя, точно сражаясь с кем-то, а мимо него, вздрагивая, плыл город. Лед подо мною заскрежетал, мелко ломаясь, на ноги мне хлынула вода, я вскочил, слепо бросился к Осипу.

- Куда? - замахнувшись ватерпасом, крикнул он.- Стой, чёрт!

Показалось, что это не Осип,- лицо странно помолодело, всё знакомое стерлось с него, голубые глаза стали серыми, он словно вырос на пол-аршина. Прямой, как новый гвоздь, плотно сжав ноги, вытягиваясь вверх, он кричал, широко открыв рот: