Страница 50 из 53
Он скакал ей навстречу, он видел ее, а она увидела его...
К сожалению, это последнее, что увидел я.
* * *
Когда я очнулся, была непроглядная ночь. Вокруг ни души. Я посмотрел на часы, но вместо них увидел свою полупрозрачную руку и серебрящийся в свете фонаря сугроб. Вот после этого потрясения я приходил в себя значительно дольше. Но пришел. Теперь я живу в этом усадебном домике. Покинуть парк я почему-то не могу: как на стену натыкаюсь. Не ем, не сплю, да и не хочется. Призраков больше не вижу, освободил я их, что ли? Меня вообще никто не видит, со мной некому поговорить. Лишь один только раз на меня как-то странно посмотрела уборщица и, не сказав ни слова, брякнулась без сознания.
Мне очень скучно. Единственное, что остается, - это писать. Вот и сейчас я вожу карандашом по клочку бумаги и вижу сквозь свою руку закорючки букв. Быть может, кто-то найдет эти странички и напечатает их где-нибудь, хоть даже и под своим именем. Если книжка с моими рассказами когда-нибудь выйдет, под любой фамилией, - не поленитесь, принесите мне:
Москва, улица Усачева, дом 1/а. "Усадьба Трубецких в Хамовниках".
Без адресата. Просто положите где-нибудь в уголок. Я найду.
Примечание того, кто назвался автором.
Если этот сборник выйдет в свет, очень прошу издателя предоставить мне два авторских экземпляра: один для меня, другой для автора. С уважением, Алексей Гравицкий.
ВОСТОЧНЫЕ МИНИАТЮРЫ
Друг мой, эти сказки - тебе.
Конечно, они далеки от твоей восточной культуры,
Но возникли под влиянием общения с тобой.
Здравствуй!
Мой приятель, художник...
Чингиз довольно потер руки, оглядел столы, что длинной чередой тянулись через весь дом. Простые скатерти, глиняные миски, кружки, кувшины. Вино, мясо, овощи, фрукты, сыр - столы ломились. Чингиз улыбнулся, все готово к приему гостей. Двери и окна распахнуты, как и весь дом, как душа хозяина.
- Проходите, дорогие гости, присаживайтесь, угощайтесь! Я рад вам. Вы сюда, а вы здесь. А тут я приготовил для вас место. Вот так. А я сяду здесь.
Гости рассаживались, принимаясь за угощения и степенные беседы. Хозяин радушно улыбался.
Улыбался день, бил струями свежего горного воздуха, врывался яростными потоками солнечного света в распахнутые окна.
- Дорогие гости! - Чингиз встал, возвышаясь над столом, поднял рог с вином. - Я рад, что вы пришли. Я пью это вино за вас. Друзья мои, я хочу, чтобы сегодня за этим столом было светло и тепло, и чтобы все слова, которые будут звучать, тоже были светлыми и теплыми. Когда меня положат в гроб и будут говорить обо мне хорошо, я не услышу. Так давайте не стесняться добрых слов при жизни.
Вино полилось, искрясь на солнце, словно морская гладь, будто золото волос. Беседы велись здесь неспешные, и каждое слово было дороже денег, отточенней дамасской стали.
Хозяин неспешно двинулся вдоль столов, стараясь каждому уделить должное внимание.
- Чингиз! - кричали со всех сторон. - Выпей с нами!
- Чингиз, подойди ко мне. Мне есть, что сказать тебе.
- Твое здоровье, Вильям! - отозвался хозяин. - Я рад тебе. Давно хотел сказать, ты велик, Вильям. Ты умеешь грустить и радоваться. Мало того, ты умеешь заставить других плакать и смеяться.
- Спасибо тебе, - мягко улыбнулся названный Вильямом. - Скажу тебе, Чингиз, ты тоже велик. Ты художник, Чингиз, ты умеешь чувствовать тоньше. Твои картины чисты. Я так не могу.
- Не говори так, друг. Твои творения несут чистоты не меньше в этот мир. Твое здоровье, Вильям.
- Твое здоровье, Чингиз.
И снова череда гостей. Льется вино, щебечут за окном птицы, поют горы, светит солнце, греет черную плодородную землю, зеленую, словно изумрудами усыпанную, поляну.
- Выпей со мной, Чингиз. Я давно хотел с тобой выпить. В этот день так хорошо в горах, ведь ты распахнул свой дом, свою душу. Столько людей в доме твоем.
- Мой дом - ваш дом, Омар. Что я без вас?
- Не говори так, Чингиз, не надо. Ты художник. Большой художник. Ты поэт.
- Это ты поэт, Омар, не я. Я во многом учился у тебя, даже подражал в чем-то. Ты велик, Омар. Ты умеешь думать и чувствовать. Ты умеешь заставлять людей чувствовать и думать. Я так не могу.
- Можешь, Чингиз, можешь. Ты художник, Чингиз. Твои картины светятся. Они будто сотканы из света. Ты умеешь не меньше, Чингиз. Ты можешь много больше.
И снова, и снова... Столы, разговоры, шум, смех, солнечный свет, день, жизнь.
- Чингиз...
- Не стоит, Людвиг, не стоит. Ты великий человек, твоя музыка неповторима. Я не могу говорить о ней словами. Могу только чувствовать. Что слова, что краски, когда есть только семь нот, из которых ты соткал такое великолепие. Ты умеешь слушать и слышать. Ты умеешь заставлять слушать и слышать других...
- ...нет, Винсент, ты велик, не спорь. Ты умеешь смотреть, видеть, учишь умению увидеть других...
- Чингиз!
И все это искренне, не натянуто, как бывает. Все это как само собой разумеющееся, а не как "за что же, не тая греха, кукушка хвалит петуха". Все это светло и чисто, все...
Стук в дверь оборвал поток теплых слов, чистых чувств и светлых мыслей. Гости чуть притихли. Чингиз распахнул дверь.
- Здравствуй, Чингиз-художник! - Сосед переминался с ноги на ногу. - Не будет ли у тебя немного соли?
- Будет, - улыбнулся Чингиз. - Для тебя хоть мешок. У меня сегодня гости, проходи, садись за стол.
- Нет, мне только соли чуть. Я не хочу стеснять твоих гостей. Я лучше в другой раз.
- Проходи, проходи, ты никого не стеснишь, если будешь вести себя как человек. Другого такого раза не будет.
Сосед поддался уговорам и шагнул через порог. Пустые столы, уставленные вином и снедью, встретили его. Да ветерок, что сквозил из распахнутых настежь окон.
- Где же твои гости, Чингиз? - удивился сосед.
- Вот они, смотри. И какие гости! Вон Вильям Шекспир, вот Омар Хайям, Гоген, Ван Гог, Бетховен, Чайковский. И еще...
- Извини, Чингиз, - пододвигаясь к дверям, произнес сосед. - Я лучше в другой раз загляну.
И он ушел, но Чингиз не успел этому огорчиться.
- Чингиз, выпей с нами!
- Чингиз, я хотел сказать тебе...
- Чингиз...
А под утро, когда гости разошлись, Чингиз сел у окна, поставил на этюдник холст и принялся писать. Картину, творение, песню гор. Песню о великих людях, что умеют думать, чувствовать, смотреть, видеть, слушать, слышать, грустить и радоваться. Он надеялся, все еще надеялся, что сможет и сам хоть кого-то научить этому.