Пелхэм, час двадцать три

Гоуди Джон

Пелхэм, час двадцать три

Джон Гоуди

Пелхэм, час двадцать три

Глава 1

Стивер

Стивер стоял на южной платформе местной линии на пересечении Лексингтон-авеню с 59-й улицей и мял жвачку мягкими движениями тяжелых челюстей, как охотничья собака, приученная крепко держать дичь, её не повреждая.

Его поза казалась расслабленной, но одновременно собранной, низкий центр тяжести и какая-то внутренняя уверенность придавали ему солидности. На нем был тщательно застегнутый на все пуговицы синий дождевик и сдвинутая на лоб темно-серая шляпа. Сдвинута она была не небрежно, а аккуратно, так что поля нависали надо лбом и на глаза падала косая тень. Седые бакенбарды и волосы на затылке резко контрастировали со смуглым лицом и казались неожиданными для человека, которому явно было немного за тридцать.

Судя по виду цветочной коробки у него в руках можно было предположить, что в ней богатый, даже потрясающе роскошный букет цветов, явно для подарка по случаю какой-то годовщины, которая бывает раз в жизни, или для того, чтобы загладить какой-то ужасный грех. Если у кого-либо из пассажиров на платформе и появлялось желание улыбнуться при виде небрежно державшего её невзрачного мужчины, уставившегося в грязный потолок, то быстро пропадало. Он был явно не из тех, кому часто улыбаются.

Стивер не двигался, не подавал никаких признаков нетерпения и вообще по нему не было заметно никакой реакции, когда послышались первые дальние отзвуки приближавшегося поезда, постепенно нараставшие до привычного шума. И вот, сверкая четырьмя глазами - желтым и белым верхними габаритными огнями и двумя фарами, отбрасывавшими острые пучки белого света, - поезд Пелхэм Час Двадцать Три с грохотом влетел на станцию. Заскрипели тормоза, поезд замер, двери распахнулись.

Стивер стоял так, что оказался точно против центральной двери пятого вагона - всего в поезде их было десять. Он вошел в вагон, свернул налево и неспешно направился к отдельному двухместному сидению сразу за кабиной кондуктора. Там было свободно. Он сел, поставил цветочную коробку между ног и равнодушно уставился в спину кондуктора, который далеко высунулся из своего окна и оглядывал платформу.

Руки Стивера с очень широкими ладонями и короткими толстыми пальцами легли на цветочную коробку. Двери закрылись, поезд резко тронул с места, заставив пассажиров сначала откинуться назад, потом податься вперед. Стивер, с виду ни за что не державшийся, почти не шелохнулся.

Райдер

Райдер на какую-то долю секунды придержал свой жетон - пауза была совершенно неприметна для глаза, но его сознание её зафиксировало - прежде чем опустить его в щель и пройти турникет. По пути к платформе он проанализировал свою заминку. Нервы? Чепуха. Может быть, раздумье, даже какой-то обет в канун схватки - и ничего больше. Мы либо живем, либо умрем.

Держа в левой руке коричневый чемодан, а в правой - тяжелую сумку, он вышел на платформу станции на 28-й улице и прошел к её южному концу. Там у края платформы на табличке была нарисована черная цифра 10 на белом фоне, что означало: здесь останавливается головная часть десятого вагона. Как обычно, там топталось несколько человек из числа охотников за конечными вагонами, как он называл таких людей. Один самый прыткий зашел далеко за табличку с цифрой 10, так что когда подойдет поезд, ему придется бежать обратно. Охотники за головными и последними вагонами, как он давно уже определил для себя, выражают одну из главных черт человеческой натуры: неосознанное желание быть первыми, бежать впереди толпы просто для того, чтобы оказаться впереди.

Райдер расслабился и прислонился к стене; чемодан и сумку он поставил по бокам, так чтобы ощущать их краем ботинка. Его синий дождевик только чуть касался стены, но даже такой контакт оставил на нем следы пыли и грязи и даже, возможно, частички свеженаложенной раздражающей красной губной помады или даже более раздражающей горечи или иронии. Пожав плечами, он решительно надвинул поля темно-серой шляпы на спокойные серые глаза. Глубоко сидевшие в костлявых глазных впадинах, они делали его лицо более аскетичным, чем можно было сказать при виде круглых щек и припухлостей вокруг губ. Большую часть веса он перенес на стену и засунул руки в глубоко прорезанные карманы плаща. Один ноготь зацепился за нейлоновую подкладку. Другой рукой он осторожно придержал нейлон снаружи около кармана, высвободил палец и вытащил руку.

Легкий гул перешел в грохот, и мимо северной платформы промчался экспресс, мелькая между колонн огнями, как в плохом кинофильме. Мужчина, стоявший у края платформы, взглянул на исчезающий экспресс, а потом повернулся к Райдеру, словно в поисках поддержки и сочувствия. Райдер равнодушно взглянул на него с тем выражением лица, которое было характерной маской любого пассажира подземки, любого жителя Нью-Йорка. А, может быть, это и было подлинное лицо любого нью-йоркца, с которым тот рождался - или обретал его вне зависимости от того, где бы он ни родился - доказав свои права на звание добропорядочного местного жителя?

Мужчина столь же равнодушно отвернулся и зашагал по платформе, что-то недовольно бормоча. За его спиной, за четырьмя парами рельсов, северная платформа представляла собой унылое зеркальное отражение южной: кафельный прямоугольник с надписью "28-я улица", грязные стены, серый пол, отчаявшиеся или нетерпеливые пассажиры, охотники за первыми или последними вагонами (и в чем же заключается их цель?) ...

Шагавший по платформе мужчина у её края внезапно повернулся, наступил на желтую линию, согнулся и заглянул вниз на рельсы. В конце платформы стояло ещё трое любопытных, пристально вглядывавшихся во тьму туннеля. Райдер услышал шум приближающегося поезда и увидел, как любопытные отступили назад, но всего лишь на несколько дюймов, неохотно уступая место и осторожно бросая вызов поезду, как бы предлагая ему напасть, если осмелится.

Поезд въехал на станцию и остановился точно у висевшей на стене таблички. Райдер взглянул на часы. Скоро два. Осталось десять минут. Он отошел от стены, повернулся и принялся изучать ближайший рекламный щит. Попался старый знакомый, с рекламой хлеба фирмы "Леви". Впервые он его увидел, когда тот только что установили, ещё чистый, без всяких надписей. Однако почти тотчас же плакат стал собирать всякого рода надписи (или повреждения, как это называлось на официальном языке). На нем был изображен негритенок, жующий хлеб фирмы "Леви", и надпись гласила:

"НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО БЫТЬ ЕВРЕЕМ, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ ПРОДУКТЫ ФИРМЫ "ЛЕВИ".

Ниже шла сердитая надпись красной шариковой ручкой:

"НО НУЖНО БЫТЬ НИГГЕРОМ, ЧТОБЫ ЖУЛЬНИЧАТЬ И КОРМИТЬ СВОИХ МАЛЕНЬКИХ ЧЕРНЫХ УБЛЮДКОВ".

Ниже этой надписи большими буквами, словно чтобы смягчить её агрессивность некоторой дозой благочестия, было выведено:

"ИИСУС СПАСЕТ".

Потом другой рукой, не зло и не ласково, словно рукой человека, стоящего над схваткой, было добавлено:

"ЗАТЕРТЫЕ ШТАМПЫ".

Далее следовали ещё три надписи, смысла которых Райдер так и не смог уяснить:

ИДЕНТИФИКАЦИЯ ГОЛОСА НЕ ДОКАЗЫВАЕТ СОДЕРЖАНИЯ РЕЧИ. ПСИХИАТРИЯ ПОСТРОЕНА НА РОМАНАХ.

ДОЖДЕВЫЕ ЧЕРВИ ВЫЗЫВАЮТ ТОШНОТУ.

В следующей надписи снова проступала идеология: на удар ответили ударом:

МАРКС - СВИНЬЯ, ТАКАЯ ЖЕ СВИНЬЯ ИИСУС ХРИСТОС,

ЧЕРНЫЕ ПАНТЕРЫ ТОЖЕ СВИНЬИ, ВСЕ СВИНЬИ, И Я ТОЖЕ.

Райдер подумал, что в таком виде этот щит стал истинным гласом народа, публично высказывавшегося о том, что его беспокоит, и никогда не задумывавшегося, заслуживает ли это беспокойство, чтобы его услышали.

Он отвернулся от щита и посмотрел вслед уходящему со станции поезду. Потом снова оперся спиной о стену, встав между чемоданом и сумкой и небрежно глянул вдоль платформы. К нему направлялся человек в синей форме судя по нашивкам, сотрудник транспортной полиции. Он быстро отметил некоторые детали: одно плечо у того было несколько ниже другого, так что казалось, он к чему-то прислушивается, густые курчавые рыжие бакенбарды спускались на дюйм ниже мочек ушей... Не дойдя примерно одного вагона, транспортный полицейский остановился, взглянул на него и решительно отвернулся. Потом скрестил руки на груди, развел их и снял фуражку. Волосы у него на макушке были рыжевато-каштановыми, чуть темнее, чем на бакенбардах, и примяты. Он заглянул в фуражку, водрузил её на голову и снова скрестил руки.