Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 107 из 136

Со мной как назло уже почти никто не соглашался играть. А тут еще счета из отеля, магазинов готового платья, парикмахеров… Амелия между тем вовсе не отказалась от мысли получить музыкальное образование и сменила немца с пропавшим фортепьяно на грудастую даму, рядом с которой выдающийся бюст Долли казался просто недоразумением. Дама учила пению и клялась, что она родом из Италии, где выступала на оперной сцене в городке под названием Милан. Все величали ее «синьорина Кармела». Когда она разминала свой голос гаммами, к нам сбегались разъяренные соседи со всех этажей, из чего я делаю вывод, что петь синьорина Кармела действительно умела.

Однако она почти всегда была сильно пьяна, и ее едва хватало на эти гаммы, а потом, многозначительно погрозив Амелии толстым пальцем, унизанным дешевыми кольцами, синьорина громко икала, падала на софу и засыпала непробудным сном. Тут я вставал перед непростым выбором: либо дать ей выспаться, что могло занять несколько часов (за каждый из которых я платил по три доллара), либо вернуть ее к жизни, что было связано с некоторой опасностью. Обычно спросонья она принимала меня за своего любовника с дурацким именем Винченцо, и это ужасно забавляло Амелию.

Голосовые данные моей дорогой племянницы явно не превышали ее склонностей к фортепьяно, хотя синьорина Кармела, в отличие от своего предшественника-немца, и отказывалась признать столь очевидную вещь. До сих пор не могу понять, почему столь мелодичный голосок Амелии переходил на ужасающее хриплое карканье, едва она начинала петь. Но я не стал относиться к ней хуже из-за этого. Более того, я по-прежнему поощрял ее стремление найти себя в музыке, однако, когда синьорина заявила однажды, что пора снять зал и устроить там сольный концерт моей племянницы, я, живо представив себе ярость толпы городских меломанов, сдуру купивших билеты, а теперь швыряющих чем попало в хрупкую фигурку на сцене после первой же песни, ответил решительным отказом.

Амелия не стала плакать или кричать, а тихо забралась под одеяло и объявила голодовку. Так продолжалось несколько дней, и всякий раз, когда я входил к ней в комнату, она встречала меня нежной скорбной улыбкой, как бы говоря всем своим видом: ничего, дядя Джек, уже недолго осталось, скоро я избавлю тебя от забот о себе!

Ну что мне оставалось делать! Я сдался. Вскоре я снял небольшой зал, отпечатал программки и нанял мальчишек для распространения билетов в богатых кварталах, поскольку продавать их нечего было и думать. В вечер концерта я тщательно зарядил двустволку и занял в зале самую выгодную со стратегической точки зрения позицию.

Но беспокоился я напрасно. Пришло лишь шестеро, а Амелия так нервничала, что вообще не видела публики. Синьорина же, аккомпанировавшая ей на фисгармонии, так надралась с перепугу, что несколько раз падала со стула, доставляя нам куда больше проблем, чем горстка людей в зале.

Насколько помню, организовать благожелательный отзыв в местной газете стоило мне всего пять долларов. Журналистам в те времена явно недоплачивали, и они за известную мзду готовы были напечатать объявление о собственных похоронах. Но это оказалось единственной моей удачной сделкой: я все еще не расплатился за аренду зала и фисгармонии, с типографией и, разумеется, с синьориной за ее услуги и за сломанный ею стул.

Однако малышка Амелия все приняла за чистую монету, пребывала на вершине блаженства, купила десять номеров газеты с комплиментами в свой адрес и постаралась, чтобы о ее успехах узнал весь отель. Я ни в чем не упрекал свою дорогую девочку, хотя долги мои выросли просто до небес, а на покер больше расчитывать не приходилось. Между тем близился конец августа, и охотники на бизонов готовились к новому сезону.

С сентября по март парень с головой на плечах мог бы заработать две-три тысячи долларов, и я решил рискнуть. Однако это дело, как и все прочие, требовало некоторого начального капитала для покупки специального ружья фирмы «Шарпе», изрядного запаса крупнокалиберных патронов к нему, повозки, мулов, а также найма человека для разделки туш. Да, да, не удивляйтесь, сэр, каждый уважающий себя охотник даже не притронется к ножу, чтобы снять шкуру с убитого им животного. Все они жуткие снобы, что и говорить. Звучит смешно и дико, но сами охотники на бизонов считали себя чем-то вроде аристократии. Самые знаменитые даже возили с собой целую свиту в десять-двенадцать человек, в которую входили кучер, повар, мальчик для мелких поручений и так далее, и тому подобное. Я уж не говорю об их арсеналах: дело в том, что дуло «шарпса» после нескольких выстрелов сильно нагревалось, а ждать, пока оно остынет, часто нельзя, поскольку за это время все стадо, учуяв запах крови и страха, умчится за горизонт.

Все мои проблемы решились сами собой, когда в одном из питейных заведений Канзас-Сити я повстречал человека по имени Оллардайс Т. Мериуезер. Я стоял у стойки, он подошел ко мне и разразился следующей речью.



— Сэр, — сказал он, — уверен, вы простите мою смелость, ведь мы с вами два единственных джентльмена среди всей этой неотесанной деревенщины. Нам наверняка есть о чем поговорить.

— Да ну? — удивился я.

— Именно так, сэр, — энергично кивнул мой неожиданный собеседник и представился.

— Кребб… Джек Кребб, — ответил я, пожимая протянутую руку.

— Кребб? — переспросил он. — Вы из какой ветви этой семьи, филадельфийской, нью-йоркской или бостонской?

Я подумал, что он один из бездельников из восточных штатов, приехавших на запад лечить легкие или что-нибудь еще, так как воздух прерий почему-то считался целебным. Отчаянно нуждаясь в деньгах, я почувствовал сильное раздражение против этого богатого белоручки, и, не заботясь о том, поверит он мне или нет, довольно нелюбезно брякнул первое, что пришло в голову:

— Филадельфийской.

— Жаль, — последовал ответ. — Мой знакомый Кребб был, значит, из нью-йоркской… или бостонской.

Теперь пора его описать. Среднего роста, он казался даже стройным, когда стоял к вам лицом, в профиль же его фигура напоминала котелок. Он был гладко выбрит, носил цветок в петлице, лайковые перчатки, трость с золотым набалдашником и прочую мишуру вроде толстой часовой цепочки, алмазной булавки в галстуке и так далее.