Годы войны

Первые же записи не только доносят всю силу его потрясения увиденным, но и показывают, как настойчиво вживался этот глубоко штатский человек в неведомую ему до того военную лексику и детали фронтового быта, постигал науку современной войны.

Вместе со всей армией изведал он горечь отступления, вместе с наступающими войсками прошел трудный путь от кромки волжского берега до берлинского рейхстага. Орденами Красного знамени и Красной звезды, шестью медалями отмечен его вклад в нашу общую Победу.

Он не был "писателем при газете", а честно и истово выполнял всю "черновую" журналистскую работу, посылая корреспонденции, портретные зарисовки, очерки. С наибольшей силой его журналистский талант развернулся в цикле сталинградских очерков. Словно высеченные из одной глыбы, упругие и плотные по словесной ткани, глубокие по мысли, тринадцать его очерков, семь из которых представлены в этом сборнике, стали советской литературной и журналистской классикой.

Дневниковые записи военных лет представляют огромную историческую ценность: в них запечатлены детали, штрихи, факты народной беды, народного терпения, народного героизма, народного торжества.

Записные книжки Гроссмана - это и лирика, и эпос, и летопись, они дают возможность узнать честную "деловую" правду о войне, ее светлых и черных, горьких и радостных, трагичных и сдобренных солдатской шуткой страницах.

Интересны его беседы с самыми разными людьми войны - в этих беседах предстают и душа рассказывающего, и душевный отклик записывающего (поэтому так часты авторские "вкрапления" в текст бесед). И сколь многое открывается нам в перекрестии сообщаемого факта и его писательского восприятия в разговорах с командующим фронтом А. И. Еременко и летчиком Королем, генералом В. И. Чуйковым и сержантом Брысиным, командиром противотанковой бригады Чеволой и снайпером Солодких!

Мельком услышанная в Сталинграде фраза "Боец сказал, есть все: и хлеб, и обед, да не до еды...", сопровожденная фразой очеркиста: "Гуртьев любил и уважал своих людей, и знал он - когда солдату "не кушается", то уж крепко, по-настоящему тяжело ему" сразу создает человечную тональность очерка о страшном аде сталинградской обороны. А из записи о том, что на Мамаевом кургане минометчики любят слушать пластинку с бетховенской "Ирландской застольной", возник великолепный финал очерка "Сталинградское войско", где под слова "Миледи смерть, мы просим вас за дверью обождать" в памяти писателя проходят картины и герои сталинградской эпопеи.

Из таких записей, из таких бесед вырастали и замечательные портретные очерки о героях войны - от очерка о снайпере "Глазами Чехова" до очерка "Советский офицер" о командующем танковым соединением генерале А. X. Бабаджаняне. А как много узнаем мы о знаменитых сталинградских комдивах А. И. Родимцеве, Л. Н. Гуртьеве, И. И. Людникове и других!

Но Гроссман не только хорошо исполнял свой журналистский долг. В нем горела, не угасая, творческая страсть прозаика, потрясенного и воодушевленного тем, что познал он на войне. За два месяца, отпущенных ему редакцией "Красной звезды", он создает первую значительную советскую повесть периода войны "Народ бессмертен", печатавшуюся в восемнадцати номерах газеты в июле - августе 1942 года. Сюжет повести опирался на запись беседы в сентябре 1941 года с полковым комиссаром Н. А. Шляпиным, выведшим из окружения воинскую часть. Вошла в повесть и потрясшая Гроссмана в августе 41-го картина гибели Гомеля от бомбежки и пожаров. Кратко помянутое в записной книжке для памяти впечатление от взгляда смертельно раненой коровы преобразовалось в удивительный символ уничтожаемого города: "Темный, плачущий, полный муки зрачок лошади, словно кристальное живое зеркало, вобрал в себя пламя горящих домов, дым, клубящийся в воздухе, светящиеся, раскаленные развалины и этот лес тонких, высоких печных труб, который рос, рос на месте исчезавших в пламени домов.

И внезапно Богарев подумал, что и он вобрал в себя всю ночную гибель мирного старинного города".

И последняя дневниковая запись - о берлинском зоологическом саде и стороже обезьянника - подвигла писателя в 1955 году на замечательный рассказ "Тиргартен", поведавший о несовместимости насилия и жизни, о неутихающем стремлении всего живого к свободе.

Множество записей - своего рода зарубок опаленной памяти - обогатили дилогию "За правое дело" и "Жизнь и судьба".

Прообразом одного из главных героев "За правое дело" - солдата Вавилова послужили записи беседы с красноармейцем Иваном Канаевым и сапером Власовым. А картина, завершающая судьбу еще одного из героев - летчика Викторова, сбитого над Сталинградом, была почти дословно перенесена из. казалось бы, мимолетной записи: "Всю ночь лежал мертвый летчик на снежном холме - был большой мороз, и звезды светили очень ярко. А на рассвете холм стал совершенно розовый, и летчик лежал на розовом холме. Потом подула поземка, и тело стало заносить снегом".

Перешли из записей сначала в очерк "Волга - Сталинград" артиллеристы Саркисьян и Скакун (в романе - Свистун), чьи тяжелые минометы и зенитные орудия первыми встретили и в смертельном бою задержали внезапно прорвавшиеся к Сталинграду фашистские танки. Одним из героев романа стал и генерал Н. И. Крылов, которому выпало на долю быть начальником штаба войск обороны сначала в Одессе, затем в Севастополе и, наконец, в Сталинграде.

Перешла из записных книжек в роман гордая фраза сталинградской беженки: "Мы оскорбленные, но не униженные". А самым, может быть, драгоценным свидетельством обороны Сталинграда стало для Гроссмана донесение командира роты Колаганова. Это донесение Гроссман выпросил в штабе полка и всю войну держал в своей полевой сумке, как ценнейший документ. Он привел это донесение в очерке "Царицын - Сталинград", а затем оно было "отдано" в романе "За правое дело" лейтенанту Ковалеву, одному из героев обороны Сталинградского вокзала - той знаменитой обороны, где погибли все бойцы, но никто не сдался, не отступил. Так на долгие годы, пока будет жить дилогия Гроссмана, останется в памяти людей подлинная клятва сталинградца: "Пока будет жив командир роты, ни одна фашистская блядь не пройдет".