Страница 47 из 143
Конечно, схожие идеи можно найти и на более ранних этапах церковной истории. Признание того, что откровение несет в себе личное присутствие, с особой четкостью выражено в гимне Джона Генри Ньюмана "Восславим Всевышнего":
И выше благодати дар
Очистит плоть и кровь;
Сам Бог великий, Сам Господь
И суть Его — любовь.
Откровение как опыт
Третья модель строится на человеческом опыте. Считают, что Бог открывается и познается в переживаниях каждого отдельного человека. Мы остановимся на этом подходе подробнее ниже в настоящей главе, исследуя значение функции человеческого опыта как источника богословия. Одна из основных слабостей этого подхода была выявлена в критике Людвига Фейербаха (1804–1872), который утверждал, что такой опыт можно охарактеризовать немногим более чем "ощущением себя". Вскоре мы рассмотрим этот эмпирический подход подробнее (в разделе «Религиозный опыт»).
Откровение как история
Достаточно самобытный подход, ассоциируемый главным образом с немецким богословом Вольфхартом Панненбергом, строится на тезисе "откровения как истории" (см. в главе 10). По мнению Панненберга, христианское богословие основывается на анализе всеобщей и общедоступной истории, а не на внутренней субъективности человеческого существования или особом толковании этой истории. История сама есть (или обладает способностью быть) откровением. С точки зрения Вольфхарта Панненберга, откровение сводится по своему существу к общественному и всеобщему историческому событию, которое признается и истолковывается как "деяние Божье". В работе Панненберга "Догматическое исследование по доктрине откровения" эта позиция излагается в семи положениях, из которых первые пять представляют особый интерес в связи с этой моделью откровения:
1. Самооткровение Божье в Писании не происходило напрямую, как богоявление (теофания), но косвенно, через действия Бога в истории. ("Богоявление" — это явление Бога во временной форме, не обязательно материальной, и его следует отличать от воплощения, в котором Бог открыл Себя постоянно в лице Христа).
2. Откровение осознается полностью не в начале, а лишь в конце самого события.
3. В отличие от особых божественных проявлений, откровение Бога в истории происходит открыто и доступно всем, кто это откровение видит.
4. Всеобщее откровение Божье не реализуется в полной мере в истории Израиля; оно впервые реализуется в судьбе Иисуса Назарейского, поскольку в этой судьбе предугадывается конец истории.
5. Явление Христа не следует считать изолированным откровением о Боге; оно исходит из самой истории отношений Бога с Израилем.
На этом основании Панненберг утверждает, что в воскресении Иисуса Христа состоит центральный акт Божественного откровения в истории; к этому взгляду мы еще вернемся в ходе нашего дальнейшего анализа воскресения.
Подход Панненберга к откровению в одинаковой мере вызвал и восхищение, и критику. Мысль о том, чтобы обосновать Евангелие на всеобщей истории представлялась дерзновенной и творческой, позволяющей богословию вернуть интеллектуальные высоты, которые многим казались утраченными и отошедшими к марксизму. В частности, это позволяло обойти ловушку, поставленную Людвигом Фейербахом (см. в конце данной главы), который утверждал, что подход Шлейермахера к откровению, основанный на человеческом опыте, представляет собой не более чем богословскую систему, построенную на человеческих чувствах. Благодаря своему обращению к истории, Панненбергу удается, утверждая, что богословие основано на истории, а не на человеческом ощущении искупления или присутствия Бога, избежать цепи рассуждений, ведущей к фейербаховскому тупику.
Естественное богословие: его значение и пределы
Доктрина о творении дает богословское основание понятию о естественном знании о Боге. Если Бог сотворил мир, то следует ожидать, что Его творение хранит на себе печать божественной работы. Точно так, как характерный стиль художника виден в его произведениях, в творении можно рассмотреть присутствие Бога. Однако, в какой же части творения? Из всего многообразия ответов на этот вопрос, предлагаемых христианским богословием на всем протяжении своей истории, можно выделить три.
1. Человеческий разум. Августин Гиппонийский подробно рассматривает этот вопрос в своей работе "De Trinitate" ("О Троице"). Его рассуждения можно свести к следующему. Если действительно можно найти божественное присутствие в истории, то его следует искать на вершине творения. Вершиной творения Божьего, утверждает Августин Гиппонийский (основываясь на Быт. 1 и 2), стал человек. Далее, на основании своих неоплатоновских исходных предпосылок, почерпнутых из его культурной среды, Августин утверждает, что вершина человеческой природы проявляется в способности мыслить. Поэтому, заключает он, можно ожидать найти следы Бога (или точнее, Троицы) в процессе человеческого мышления. На основании этих рассуждений Августин Гиппонийский разработал то, что получило название "психологических аналогий Троицы".
2. Упорядоченность мира. Мы уже видели, как доказательства бытия Божия Фомы Аквинского основываются на осознании упорядоченности мира, которая требует объяснения. Точно так же, немаловажное значение имеет и тот факт, что человеческий разум в состоянии выделить и исследовать эту упорядоченность. В человеческой природе есть нечто, что заставляет задавать вопросы о мире. И в мире есть нечто, что позволяет находить ответы на эти вопросы. В своей работе "Наука и творение", известный теоретический физик — теоретик и апологет христианства Джон Полкингхорн так комментирует этот вопрос: "Мы настолько свыклись с мыслью о том, что мы можем понять мир, что воспринимаем ее как должное. Именно это дает возможность существовать науке. Однако, все могло бы обстоять иначе. Вселенная могла быть беспорядочным хаосом, а не упорядоченным космосом. Или могла бы иметь упорядоченность недоступную нашему разуму… Существует некая согласованность между нашим разумом и вселенной, между рациональностью, ощущаемой внутри, и рациональностью, наблюдаемой вне нас".
Существует глубокое соответствие между рациональностью, присутствующей в нашем разуме, и рациональностью — упорядоченностью, которую мы наблюдаем в мире. Так, абстрактные построения чистой математики — свободное творение человеческого разума — дают нам важный ключ к пониманию мира. Все это, утверждает Полкингхорн, представляет собой форму естественного богословия, прокладывающего путь к полному знанию христианского откровения.
3. Красота мира. Многие богословы разработали системы естественного богословия, основанные на ощущении красоты, возникающем при созерцании мира. Ганс Урс фон Бальтазар представляет тех авторов двадцатого века, которые делают акцент на богословском значении красоты. Однако, вероятно наиболее глубокое исследование этой темы принадлежит перу видного американского богослова Джонатана Эдвардса. В своей работе "Личное повествование", Эдвардс так писал о своем "чистом созерцании красоты Божьей": "Идя туда, я смотрел на небо и облака, у меня в сознании возникло светлое чувство величия и благодати Божьей, которое я не в силах выразить. Мне казалось, я видел их в некоем сладком единении… это было сладостное, нежное, и святое величие; и в тоже время величественная кротость".
Этим чувством эстетического восхищения проникнуты автобиографические работы Эдвардса, особенно его "Сборники". Красота, которую мы воспринимаем "когда нас радует цветущий луг или легкий ветерок", служит, с точки зрения Эдвардса, указанием на святость Божью, которую Священное Писание проясняет и подтверждает, давая ей надежное богословское основание.
Здесь представлены лишь некоторые способы, с помощью которых христианские богословы пытаются описать путь, которым, как бы мимолетно это ни было, можно познать Бога через природу. Какие же взаимоотношения существуют между общими и более конкретными знаниями о Боге? Как нам следует понимать эти взаимоотношения? Одну из моделей мы рассмотрим подробно — кальвиновское разграничение между "знанием о Боге как Творце" и "знанием о Боге как Искупителе". Выбор этой модели частично определен широко распространенным мнением, что Кальвин отвергал возможность естественного знания о Боге из‑за испорченности человеческого разума. Кроме того, она также может служить примером широко распространенного объяснения, даваемого богословами взаимоотношениям между естественными знаниями о Боге и знаниями, полученными из откровения.