Мужик

- Вы говорите что-то... ужасно странное! - с недоумением пожимая плечами, воскликнул доктор.- Вы демократ по крови... и вдруг такое, скажу... удивительное, унижающее вас суждение...

- Да ведь это суждение не одного меня унижает... если только оно унизительно,- спокойно улыбаясь, говорил Шебуев.- Вижу я недостатки крупные в плебейской психике и не хочу закрывать на них глаза. А у нас на этот счет слабо... демократу всякое снисхождение, аристократа - суди по всей строгости. А надо как раз наоборот. Снисходительное отношение к демократу может только портить его... Он в жизни - молодое лицо, и, ежели с ним построже обращаться, ему это преполезно будет... А дворян надо предоставить их исторической участи и не мешать им испаряться... но капитал их, лучшее в их психике, необходимо присвоить и усвоить. Чувство человеческого достоинства развито у них прекрасно, и именно в нем, по-моему, основа того, что зовется аристократизмом... Я даже прямо скажу, что демократия должна стремиться к аристократизму в его лучших свойствах.

- Отказываюсь понимать вас! - сказал доктор.

- Да-а,- протянул Нагрешин, всё время пристально смотревший на архитектора,- суждение чрезвычайно... оригинальное... Почему дворянин должен обладать каким-то особенным благородством психики?.. Не понимаю!..

- Это, однако, легко понят,- говорил Шебуев.- Я, видите ли, думаю, что психика-то в большой зависимости от химии. И отсюда полагаю, что человек, питавшийся всегда великолепно, рожденный от людей, тоже всю жизнь употреблявших хорошую, питательную пищу, обязательно должен был наесть себе некоторые особенности. Наверное, химизм мозга у человека, который ел хорошо, отличается чем-нибудь от мозга мужика, всю жизнь потреблявшего ржаной хлеб с мякиной да картошку и прочие злаки... Фосфора, что ли, там больше, кровь, пожалуй, почище...

- Кость белая...- вставил доктор.

- Да, и кость, надо думать, особенная. Ведь дворянин-то не только хорошо ел, а и белье носил тонкое и в комнатах жил чистых да высоких...

- А то, однажды, я сочинил такой экспромпт,- громко шептал Эраст Лукич, занимавший дам.- Говорили о правде, а я, знаете, и бухнул:

Правду сравнивают с солнцем;

Я на солнце вижу пятна,

И запятнанная правда

Мне, ей-богу, неприятна...

Хе-хе-хе!

- Как это хорошо! - громко сказала Надя. А Матрена Ивановна жирно засмеялась и ласково сказала Ерастушке:

- Ах ты, игрун ты забубенный!

- Как человек, знакомый с физиологией...- возмущенно говорил доктор.

- Верно, Аким Андреевич,- вдруг крикнула Лида,- дворяне всех благороднее и честнее...

- Что такое? - встрепенулся Ломакин.- Постойте, Лидия Николаевна, почему дворяне честнее?

- А потому и честнее, что все герои - дворяне... Атос, Портос, Арамис, д'Артаньян...

- Вот-с! - сказал доктор Шебуеву, красивым жестом руки указывая на Лиду.- Всего больше дворянство давало Атосов и Портосов.

- Тургеневых и Сен-Симонов, Чаадаевых и Байронов...

- И эта ваша... пищевая теория совершенно не объясняет, почему же купечество, которое тоже ест много и хорошо, не пополняет рядов интеллигенции?

- Подождите, пополнит! Оно еще вчера явилось из деревни, и не только его деды, а и отцы мякину ели... Из его среды уже выскакивали и Боткины и...

- Нет, извините, но ваш демократизм вызывает у меня недоумение...

- Это называется пессимизм! - объяснял Эраст Лукич Лиде.- И я по этому поводу тоже однажды сказал экспромпт:

Кто в тридцать лет не пессимист,

А в пятьдесят не мизантроп,

Тот, может быть, душой и чист,

Но идиотом ляжет в гроб!

- Батюшки, страх какой! - сказала Матрена Ивановна с неудовольствием, махнув рукой на Ломакина.- Ну те к шуту, Ерастушка!

- Позвольте! - вскричал Нагрешин.- Я это читал! Эраст Лукич, это было напечатано!

- Как же, как же! Было! Я ведь в юности печатал кое-что... как же, хе-хе-хе!

- А где это было?

- В "Вестнике Европы"... за-а... кажется за тысяча восемьсот восемьдесят шестой год.

- Это было помещено в сборнике автографов, изданном в пользу голодавших в девяносто втором году,- сказал Шебуев.

- А-а? Значит, перепечатали? Ну что ж? Я не претендую.

И Эраст Лукич вновь обратился к дамам.

Спор доктора с Шебуевым прекратился, прерванный экспромтом Эраста Лукича, но с этой поры доктор, ранее относившийся к архитектору хотя и холодно, но внимательно, стал смотреть на него с снисходительным сожалением и здороваться с некоторой небрежностью.

Когда Кропотов сообщил у Варвары Васильевны о том, что Шебуев тоже начал посещать дом Лаптевых, Малинин заметил, что на женщину это произвело неприятное впечатление, а сам он, наоборот, почувствовал удовольствие при словах доктора. И ему тотчас же стало стыдно пред собой за это чувство, захотелось сказать о Шебуеве что-нибудь хорошее.

- Наверное, его привлекает туда любопытство,- сказал он доктору.

- Гм... Я думаю, что он слишком практичен... для того, чтоб к этому любопытству не примешивать некоторых надежд,- ответил доктор.

- Как он держится с Лаптевой? - спросила Варвара Васильевна.

- Должен сказать, что более прилично, чем остальные претенденты на ее руку... Но он и не сумел бы держаться так, как они... В нем нет этой... гибкости... хотя в суждениях он крайне эластичен... В нем нет легкости ума, уменья ухаживать... этих кавалерских способностей...

- Я не могу подозревать его в желании жениться на Лаптевой,- сказал Малинин, но в голосе его не звучало уверенности.

Чуть-чуть улыбнувшись его словам, Варвара Васильевна спросила:

- Почему же?

И пожала плечами.

- Он должен быть выше этого...

- Вы говорите - должен быть,- внушительно отметил доктор.

- А Петр Кириллович уверен, что не выше,- сказала Любимова своим спокойным голосом.

- Доктор не любит его... доктор вообще не любит людей,- взглянув ей в лицо тихо произнес Малинин, точно доктора и не было в комнате.

- Благодарю вас за это мнение...- с усмешкой сказал доктор.

- Вы не сердитесь... ведь это правда. Я думаю, что вы уважать способны... может быть... но любовь... это тяжело для вас.

Малинин говорил тихо, ласково и смотрел в лицо доктора с неотразимой прямотой. Варвара Васильевна засмеялась:

- Вот беспощадный человек!