Прощай, сентябрь !

Какое это было время! На сентябрьских торжествах я познакомился с Диной. До моего Выпуска оставалось четыре года, а до ее - три. Поначалу все было хорошо, но через год я вернул ей Слово, потом у нас наладилось, затем опять мы запутались. Так, в общем, до сих пор ни я, ни она не разобрались что кому надо. Каждый остался при своем Слове, с ним, наверно, и успокоимся. Не судьба.

В последние годы, правда, отношения наши упростились, и Дина несколько приутихла, и я расслабился, но прошлых лет растаял след... Где ты, школьный городок? Где ты, сентябрь?..

В десятилетнем возрасте у детей обострилось критическое осмысление мира. Ничего на веру не принимается, аксиомы и авторитеты пробуются на зуб, идет вторая волна вопросов. И среди них многократно и в самых забавных вариациях: неужели Учителю так трудно за всю свою жизнь воспитать только десять человек?

Рано или поздно задается этот вопрос. Потом еще и еще раз. Главное почувствовать момент, когда наступила пора рассказа об Учителях. Почему ими гордится человечество, какая лежит на них чудовищная ответственность за все и вся, и почему последнее слово всегда остается за Учителем, и почему за радостью мира иногда скрывается не видимая никому усталая печаль Учителя.

С этого начинается введение к курсу Истории Разума и продолжается до самого конца. В это же время Учитель начинает приглядываться к своим ученикам, чтобы за оставшиеся до выпуска годы успеть подготовить Первого и Второго, возможных кандидатов в Учителя. Сколько их отсеялось, а сколько отвели себя сами! Это не делало чести их Учителю, но это было честно. Учитель - не разработчик, не мастер и даже не мотиватор. Он не имеет права ошибаться. Если ошибся - не Учитель! Как я...

Из-за пустяковой, возможно, ошибки такой позорный финал! Нет, у нас не бывает пустяковых ошибок, любая ошибка - конец? Но где, когда? Вывернуть Вселенную наизнанку, пустить время вспять, секунда за секундой просмотреть все с начала, найти неправедное слово, неверное действие.

Кончено, бывший... Теперь уже просто - учитель. Сколько "бывших" наберется на наш век? Пять или шесть, хоть отсчет веди! "Это был восьмой год от провала бывшего учителя Шамиссо", - скажут историки, а курсанты будут понимающе кивать. Позорная точка отсчета!

И бедной усеченной Десятке сломан хребет бережным, неназойливым вниманием. Вежливые просьбы о внеочередном контрольном замере, мало ли что... Долгие месяцы, если не годы, будет восстанавливаться спокойная уверенность в себе. Бедный Мурад...

Закат на Багряной красив. Горизонт расслаивается на синие и красные полосы, медленно наливается фиолетовым небо, а в нем время от времени расцветают стрельчатые цветы метеорных дождей.

Перенося ящик из соседнего помещения, я задел боком терминальный выступ стола и чуть не выронил груз. Подхватывая его, случайно задел скобу фиксатора. И, разумеется, скоба осталась дурацким кольцом на моем Пальце, а ящик немедленно распался на полоски. Со стуком посыпались видеоблоки, у некоторых отвалились крышки, и тонкие радужные диски разлетелись по комнате. Я постоял над безобразной кучей, затем махнул рукой и сел прямо на линопласт, посреди развала, собирая блоки по годам и разглядывая пометки на дисках.

С видеоблоками возился долго и отсидел ногу. Чтобы размяться, решил пройтись, обойти территорию.

Снаружи было не очень темно, что-то вроде земных сумерек. Но темнее здесь не бывает.

Под окном зарылся в мох по самый клюв шар-цыпленок. Мне показалось, что он стал чуть больше. Может, это другой? Хотя нет, вот темное пятнышко на клюве.

Я пошел по тропинке к серому кубу синтезатора, от него к реактору, хотел спуститься к реке, но посмотрел на часы и передумал.

Сегодня я надел часы. Сегодня день связи.

Код вызова я оставил только Дине. Потом, когда-нибудь, попрошу ее дать код Десятке... вернее - девятке.

За семь минут до связи я был уже за столом. Перевел дыхание, быстро сварил кофе и успел сделать несколько глотков.

Сигнал вызова я заглушил до предела и поэтому его не услышал. Вспыхнул экран, на нем появился юноша с эмблемой прямой связи на рукаве.

- Здравствуйте, - сказал он и замялся. На секунду, не больше. - Вы просили связь на полчаса. Если вам понадобится, можно будет продлить.

- Спасибо, думаю, что не понадобится, - ответил я совершенно искренне. Каждая секунда прямой связи съедала уйму энергии, а я и так вечный должник.

Юноша исчез. На экране возникла Дина. Она крепко зажмурила глаза и причмокнула. Наше приветствие.

- Я долго думала, что тебе сказать вначале, но ничего лучше "Ну, как ты?" - не придумала. Спросить?

- Спроси.

- Ну, как ты?

- Как видишь! - Я бодро выпятил грудь и для убедительности стукнул по ней кулаком.

- А ты не поседел.

- Не поседел или даже не поседел? - переспросил я, тут же мысленно обругав себя: и сейчас не смог удержаться.

Ну почему каждый разговор с ней начинается и кончается выяснением, кто что имел в виду и почему имел?.. Куда деваются чуткость, такт и понимание? Почему исчезает чуть не рефлекторное умение вести отменную беседу с почти любым собеседником? Очевидно, она не входила в эту когорту "почти любых". Или я выпадал из нее.

Дина не ответила на вопрос. Она разглядывала меня, потом вдруг улыбнулась:

- Если бы не мать, я бы приехала к тебе.

- Как ее здоровье?

- Все так же. Не лучше и не хуже. Пробуем клеточные стимуляторы. Ходить еще не может.

- Передавай от меня... Впрочем, не надо.

- Да, лучше не надо. Обещают за полгода поставить ее на ноги.

- Но тебе придется долго за ней присматривать.

Она опустила голову и поджала губы.

- Я все понимаю, - сказала наконец. - Я начала седеть.

- Вот глупости! - ответил я. - При чем здесь это?

Несколько секунд она смотрела мне в глаза, потом вдруг всхлипнула.

- Только сейчас я поняла, какие мы были... Все равно ты от меня никуда не денешься!

"Денусь", - подумал я.

- Ты же понимаешь, - я развел руками, - мне... ты...

- Я все понимаю. Как только поправится мать... - Она снова всхлипнула и исчезла.

Юноша с эмблемой прямой связи выглядел растерянным.

- Ваш собеседник отключил линию. Если терминал неисправен...

- Все в порядке! - Я потряс ладонью для убедительности.

- Но... В вашем распоряжении больше двадцати минут. Есть еще один запрос, - юноша вертел в пальцах прозрачный код-жетон. - Если вы не возражаете. Запрос шел через Совет Попечителей. Там оставили на ваше усмотрение.

Кто бы это мог быть? Кто-либо из десяти, то есть девяти? Нет, подобную бестактность они себе не позволят. И тут я поймал себя на мысли, что простил бы им это. Хорошо, если просит связи Кнарик. Много говорить не будет, повздыхает, выпятив нижнюю губу, - уже теплее на сердце. Нет, не она. Гриша? Аршак?

- Ладно, - сказал я, - соедините.

И чуть не застонал от досады, когда на экране появились длинное лицо и длинные же усы Клецанды.

- Приветствую вас!

Я ограничился кивком.

- Ну вот, если кому суждено встречаться, то встречи не избежать, раскидай их хоть в разные концы Вселенной. Вы неплохо выглядите. Как ваше здоровье?

- Так вы запрашивали Совет исключительно ради удовольствия осведомиться о моем здоровье? - спросил я.

Улыбка с его лица исчезла мгновенно.

- Нет. У меня есть предложение. Просьба! Вы, наверное, уже пишете книгу, ну, понимаете, вашу... книгу. Так вот, не могли бы вы, как бы это сформулировать... ну, несколько страничек, буквально несколько страниц ваши мысли, эмоции и все такое... Все, что вы испытали, пережили в тот день. Я имею в виду день Суда. Если это вас не затруднит! Я понимаю, неудобно обращаться с такой просьбой, но...

Он с минуту расшаркивался словесами, а я смотрел ему в глаза и молчал.

"Опять какая-то игра, - думал я, - опять "персоналисты" жаждут дискуссии или референдума. Прекрасно, но при чем здесь я? Что-то затянулась возня вокруг бывшего Учителя. Теперь понадобились мои эмоции! Странно! Никогда не думал, что они так... организованы".