Мутант-59

Она отвергла эту мысль. Разумеется, все было не так. Откуда он мог знать, что самолет разобьется? Такое уж никак не в его характере. А вот умыть руки, выкинуть кого-то из памяти — это очень на него похоже. Анна ощутила мгновенный озноб, припомнив, что письмо не оставляло места примирению. Креймеру оно наверняка показалось бесповоротным, и вовсе не удивительно, что он оставил столь холодную и бесчувственную жену на произвол судьбы.

Имеет ли она право порицать его? В ее распоряжении было множество способов справиться с возникшей перед ней задачей. А что если — обожгла ее нечаянная догадка — она вообще все придумала?

Что если поездка в Кембридж никак не была связана с той женщиной? Что если она возвела всю постройку на песке?

Ну нет, письмо Шарон служило доказательством их близости. Но что из того? Может, это было чисто плотское увлечение? Может, женщина вкладывала в эту интрижку много больше чувства, чем Креймер? Ведь Анне не доводилось видеть ни одного письма Креймера к Шарон. И на таких-то, с позволения сказать, основаниях она сломала собственную жизнь и, похоже, послала мужа на смерть?..

Врач долго не соглашался выписать Анну домой и взял с нее подписку, что она отказывается от лечения по доброй воле. Честно говоря, в больнице были рады-радешеньки получить лишнюю койку для более тяжелых пациентов. Ей посоветовали хорошенько отдохнуть и на следующий день обязательно показаться своему постоянному доктору, потом вызвали такси и отпустили.

У себя в квартире Анна без сил рухнула в одно из исполинских кресел. Знакомая обстановка, знакомые запахи успокоили ее. В сущности, здесь сейчас все в большей степени соответствовало ее привычкам, чем привычкам Креймера. Это было ее убежище, едва ли не ее монашеская келья. О муже, по правде сказать, ничто и не напоминало.

Ей вдруг пришло на ум, что квартира и раньше никогда не носила на себе отпечатка его личности. Словно бы он пользовался ею, как комнатой в отеле, — проездом. Неизменно проездом: мимолетный поцелуй — извини, дорогая, вечером мне надо быть в Женеве… извини, дорогая, поужинать с тобой сегодня не смогу… извини, дорогая… извини… извини… извини…

Слова эхом отразились от стен — Анна слегка вздремнула в кресле, затем неторопливо открыла глава. Ей так не хватало дружеской поддержки и заботы! Родители давно умерли, и, невзирая на уйму деловых знакомств, друзей оказалось совсем немного. Она обвела комнату взглядом — что-то привлекло ее внимание. Вскочила на ноги.

Нет, ей не померещилось — вот оно, письмо, на камине. Анна подбежала, взяла конверт в руки. Его никто не вскрывал.

Небольшая — десять метров от форштевня до юта — океанская яхта Мензелоса лежала на якоре в гавани Чичестера, качаясь на легкой волне; ее бело-золотые обтекаемые контуры отчетливо отражались в темной воде.

Сам Мензелос возился в машинном отделении, готовя мощный двухрядный двигатель к долгому рейсу в Бордо. Экермен мрачно следил за боссом с бутылкой виски в руках, а Кэрол Мензелос набивала шкафчики камбуза жестянками с провизией, доставая их по одной из сумки.

До побережья они добрались без осложнений. Олфорд отстал, поскольку принял решение отсидеться с дружками в черте города, а таможенники с должным пониманием отнеслись к намерению владельцев яхты отдохнуть два-три дня во Франции: ведь в Лондоне им пришлось несладко. По правде говоря, Мензелос хотел отправиться в путь вдвоем с женой, но Экермен в припадке подозрительности настоял на том, чтобы отплыть вместе с ними.

Сейчас он вдруг решил проверить, не исчезли ли драгоценности. Они висели на нейлоновом шнурке в полиэтиленовых мешочках, опущенных в главный топливный бак. Самый ревностный таможенный чиновник никогда не нашел бы их здесь: крюк, к которому цеплялся шнурок, был впаян внутри бака, подальше от наливного отверстия.

Навинтив крышку горловины на место, Экермен ни с того, ни с сего решил испытать прочность медных соединительных муфт, взялся за пластмассовый бензопровод от бака к двигателю и слегка потянул его на себя.

Мутант-59 получил новую пищу.

Девять часов спустя по левому борту показался мыс Рошель. Гладкий фибергласовый корпус рассекал крепнущую бискайскую волну. Все трое то и дело подремывали под гипнотический рокот мотора.

Бензопровод, подводящий топливо к правому ряду цилиндров, стал прогибаться.

Экермен сидел в каюте, злился и пил. Кэрол Мензелос пыталась читать роман в бумажной обложке, а сам Мензелос поднялся в рубку, силясь разглядеть хоть что-нибудь впереди, за волной.

Скорость деления мутанта-59 все возрастала, пока он не проел бензопровод насквозь. В конце концов тот лопнул, и поток высокооктанового бензина хлынул прямо на пол запертого машинного отделения. Уровни поплавков в обоих карбюраторах вмиг упали, двигатель кашлянул и смолк.

Мензелос посмотрел на приборы перед собой и раздраженно нажал на красную кнопку стартера.

Протестующе взвыл электромотор, воюя с мертвым весом обескровленного двигателя, с обмоток якоря слетело облачко искр.

Бензиновые пары, скопившиеся в машинном отделении, мгновенно воспламенились. Главный топливный бак со страшным грохотом раскололся, и гигантский огненный шар поглотил Мензелоса, рубку, трап и ворвался в каюту.

Удар взрывной волны пробил днище, вода фонтаном хлынула внутрь и смыла обугленные останки Гарри Мензелоса в океан.

Экермен с опаленным, искаженным болью лицом попытался прорваться сквозь потоки ледяной воды к дверям каюты. Но в этот момент яхта резко накренилась и начала тонуть.

Вода стремительно поднималась, прижимая его к потолку каюты, и последнее, что он успел еще сделать в жизни, — тщетно потянуться к одному из мешочков с бриллиантами, который пронесся мимо, прежде чем кануть в пучине.

В бактериологических лабораториях день и ночь шла неистовая работа.

Лаборанты высевали культуру мутанта-59 в плоские чашки, дно которых покрывал тонкий слой застывшего питательного бульона. Работать им было крайне неудобно — попробуйте повозиться с чашками и препаратами в резиновых перчатках, намертво впаянных в стенки герметического шкафа. Изнутри шкафы заливал резкий свет ультрафиолетовых ламп. Чашки с высеянной культурой складывали стопками. Раз в несколько минут приходил еще один лаборант, открывал сбоку шкафа особую дверцу, вынимал очередную стопку и перемещал ее в термостат, после чего неизменно делал пометку в блокноте, подвешенном подле термостата.

Усталые и небритые ученые сосредоточенно таращились в бинокулярные микроскопы. Осмотр очередного стеклышка, запись в блокноте, и стеклышко отправлялось в ведро с дезинфицирующим раствором.

Тут же проводились опыты на чувствительность бактерий к антибиотикам. Чашки, используемые для этой цели, отличались тем, что поверх ровного слоя желе с выращенными в термостате бактериями накладывались кружочки из фильтровальной бумаги. На каждый кружочек наносилась капля какого-то определенного антибиотика, так что любое замедление роста бактерий, вызванное антибиотиком, выглядело бы как прозрачное колечко вокруг накладки.

В иммунологическом отделении три женщины в белых халатах сидели у вытяжных шкафов, за самодельными экранными фильтрами, и разносили по сотням стеклянных пробирочек, установленных на штативы, капельки чистой сыворотки. Как только штативы наполнялись, их забирали в расположенную по соседству водяную баню, где они медленно подогревались до температуры человеческого тела.

Надо всей этой кипучей деятельностью висел несвежий суповой запах питательных сред. Воздух был пропитан сыростью — в соседней комнате располагались паровые стерилизационные печи. По запотевшим окнам струйками сбегала влага.

В углу главной лаборатории стеклянными стенами был отгорожен отсек. Здесь было сухо и прохладно, сюда не проникало тропическое лабораторное зловоние. За столом сидел профессор Кенделл. Он был худ и похож на птицу, голову его покрывали мягкие седые волосики. Пока он присматривался к остальным, предоставляя им возможность оживленно спорить.