Страница 4 из 11
Анна Австрийская, ощущая неловкость от того, что приходится вмешиваться в любовную историю, приказала все же выяснить все обстоятельства дела. Обнаружилось, что послания, написанные вовсе не мадам де Лонгвиль, а мадам де Фукроль, были адресованы графу де Молеврье.
Под давлением победителя при Рокруа и всего семейства Конде королева объявила, что мадам де Монбазон должна принести публичные извинения принцессе.
«Важные особы» расценили это решение как чрезвычайно несправедливое, оскорбительное для Вандомов и Гизов. В результате был составлен заговор с целью убийства Мазарини…
Последствия могли быть сокрушительными для всего королевства. Таким образом, трон едва не рухнул из-за двух любовных писем…
В назначенный королевой день мадам де Монбазон, «роскошно одетая», водрузив на голову плюмаж из красных перьев, унизав пальцы драгоценными перстнями и скривив рот в презрительной улыбке, явилась во дворец Конде.
[10]
Едва завидев ее, обрадованные лакеи поняли, что дело добром не кончится, и поторопились занять лучшие места, дабы ничего не упустить из предстоящего зрелища.
Мадам де Монбазон провели в гостиную, где в окружении многочисленных друзей ее ожидала принцесса. Герцогиня вошла с полной непринужденностью. Смерив высокомерным взором мать своей соперницы и не сочтя нужным поклониться, она стала зачитывать извинение с листка, приколотого к вееру. «Она вела себя чрезвычайно надменно, — говорит мадам де Мотвиль, — и на самом лице ее, казалось, было написано: „Все эти жалкие слова я не ставлю ни в грош“.
Дойдя до фразы «заклинаю поверить мне, что всегда буду с должным уважением относиться к вам, равно как и к мадам де Лонгвиль, чьи добродетели и достоинства общеизвестны», она громко фыркнула, и это привело присутствующих в негодование.
Взбешенная принцесса Конде [11], скрипя зубами, произнесла несколько любезных ответных фраз, подсказанных ей регентшей, и в гостиной установилось тяжелее молчание. Мадам де Монбазон насмешливо улыбнулась и, не простившись, удалилась.
После этой сцены принцесса Конде, раздосадованная наглым поведением герцогини, попросила избавить ее от общества мадам де Монбазон. Однако через какое-то время мадам де Шеврез затеяла небольшой пикник в саду Ренара, примыкавшем к Тюильри: там обосновалась кондитерская лавка, и придворные щеголи частенько захаживали сюда, чтобы съесть пирожное и послушать серенады, исполняемые на испанский манер. Королева очень любила этот уголок. Она с удовольствием приняла приглашение мадам де Шеврез и попросила принцессу Конде сопровождать ее.
— Будет ли там мадам де Монбазоь?
— Нет, — ответила королева, которая была в курсе всех событий, — у нее несварение желудка, и она принимала слабительное сегодня утром.
Разумеется, никакое слабительное не помешало мадам де Монбазон появиться в саду: всюду слышались раскаты ее громкого голоса и звонкий смех. Принцесса хотела уйти потихоньку, чтобы не портить праздник, однако королева, которой пришла в голову необычная мысль, удержала ее. Подозвав одну из своих придворных дам, она сказала:
— Будьте любезны передать мадам де Монбазон мою просьбу почувствовать себя плохо, дабы она могла удалиться отсюда без ущерба для своей репутации.
Получив этот странный приказ, герцогиня расхохоталась, а затем, надувшись, отпустила несколько грубых шуточек по адресу принцессы Конде и отказалась покинуть сад.
Разгневанная Анна Австрийская немедленно вернулась во дворец в сопровождении своей подруги.
На следующий день мадам де Монбазон было ведено оставить Париж и без промедления отправиться в Рошфор, где у нее был дом…
Это изгнание привело в ярость «важных особ», которые словно сорвались с цепи. «Они сочли себя униженными и оскорбленными, — пишет Виктор Кузен, — и помышляли только о мести. Герцог де Бофор, чье самолюбие было жестоко уязвлено, неистовствовал: в этом конфликте страдала не только его репутация, но и любовь. В Вандомском дворце уже давно обсуждались самые крайние меры, но теперь решено было перейти к действиям, и был составлен план убийства Мазарини».
На сей раз «важные особы» приступили к исполнению своего плана незамедлительно.
Однажды вечером Мазарини был приглашен ужинать в Мезон, к Рене де Лонгею. На дороге были расставлены убийцы, получившие соответствующие инструкции. Вандомы, Гизы и мадам де Шеврез, пользуясь тем, что двор разделился из-за путаного дела с любовными письмами, желали одним ударом избавиться от Мазарини, припугнуть регентшу, обрести прежнее влияние, сделать своего друга Шатонефа первым министром, уничтожив, таким образом, политическое наследие Ришелье.
Итак, они с удовольствием смотрели, как кардинал садится в карету. Все шло, как было задумано. Но в тот момент, когда слуга собирался закрыть дверцу кареты, на пороге появился Месье — оживленный и радостный, ибо дом Рене де Лонгея славился своими поварами.
— Минуточку, — воскликнул Гастон Орлеанский, смеясь, — я поеду с вами в Мезон. Хороший ужин превыше всего.
И он сел в карету рядом с кардиналом. «Важные особы», следившие за отъездом, были сражены наповал. Едва карета скрылась из виду, как они послали к убийцам всадника с приказом ничего не предпринимать.
Нельзя же было, в самом деле, рисковать жизнью герцога Орлеанского, первого принца крови. Так Мазарини избежал смерти благодаря чревоугодию Месье…
На следующий день некоторые из убийц изливали свою досаду столь громко и откровенно, что привлекли внимание полиции кардинала. Мазарини, извещенный о заговоре, предпринял все необходимые меры, согласовав их с регентшей: герцог де Бофор был арестован;
Вандомам было предложено удалиться из Парижа; мадам де Шеврез была отправлена в изгнание сначала в Дампьер, а затем в Анжу, Шатонеф — в Турень, епископ Потье — в Бове. Одним словом, группа «важных особ» прекратила свое существование, и мадемуазель де Монпансье сообщает нам, что «при дворе в самое короткое время все разительно переменилось; эта решительная расправа очень укрепила власть кардинала Мазарини».
А через некоторое время в Париже стало известно о любовном приключении мадам де Монбазон в ее рошфорском заточении. История наделала много шума и выставила в самом смешном виде нимфу Эгерию, вдохновлявшую своими советами «важных особ».
Однажды герцогиня принимала у себя любовника, когда ее муж, занимавший спальню этажом ниже, поднялся к ней и отворил дверь.
— Мне послышался какой-то шорох, — сказал он, — наверное, это была крыса?
— В самом деле, — ответила мадам де Монбазон, — но не волнуйтесь, я ее уже держу.
Эта невероятная наглость имела самые неожиданные последствия: любовник, спрятанный под простынями, не выдержав, захохотал во все горло. Несчастному пришлось удирать из спальни голым, спасаясь от разъяренного старого герцога…
Казалось, дело с письмами завершилось. Однако оставался еще один персонаж этой драмы, который до сих пор не проронил ни слова (по просьбе мадам де Лонгвиль), а в декабре 1643 года вдруг обнаружил желание защитить честь как свою, так и дамы сердца. Это был Морис де Колиньи. Поскольку Бофор и Вандомы оказались вне досягаемости, он решил вызвать на дуэль единственную «важную особу», оставшуюся в Париже, — герцога де Гиза.
Поединок состоялся на площади Рояль в присутствии мадам де Лонгвнль, которой, видимо, хотелось увидеть собственными глазами схватку, где вновь сошлись Гиз и Колиньи… Последнему, впрочем, не повезло: он был ранен в руку, которую пришлось ампутировать и парижане уже на следующий день стали распевать сочувственные куплеты:
«Утрите ваши глазки,
Прекрасная Лонгвиль,
Утрите ваши глазки,
Он жив, ваш Колиньи.
Его вы не браните,
Он хочет жить затем,
10
Мадам де Шовлен. Мемуары, 1715.
11
Эта принцесса нам хорошо знакома. Как мы помним, именно ради Шарлоты де Конде Генрих IV едва не объявил войну Испании в 1610 году.