Бездна

ЭПИЛОГ

В конце ноября холодное дыхание зимы слегка ослабло. Первый снег, как водится по осени, принялся тихо тлеть, а запоздавшие осенние дожди окончательно свели на нет новобрачное зимнее покрывало.

В один из дней ноябрьской этой оттепели по просёлочной, разбухшей от влаги грунтовке медленно брела длинная серая колонна невольников. И хотя в здешних местах ханкарцы налёта сабуровских партизан не ждали, впереди этапа шуршал щётками охранный схолл, а позади плыла в полуметре над землёй гравитационная платформа, на которой куталось от осенней промозглости в чёрные плащи охранение.

Колонна шла молча, только скворчала вздыбленная множеством ног жирная просёлочная грязь. В двадцать втором ряду, третьим слева шагал Кирилл Снегирёв. Две недели, проведённые в изоляторах Департамента безопасности, а затем в этапных лагерях, совершенно преобразили облик бывшего киллера. Он похудел, рваные лохмы одежды и до невероятия облепленная грязью телогрейка висели на нём, как на огородном пугале. Чёрная щетина, которую он и раньше почти никогда не успевал сбривать, теперь разрослась до размеров густой с проседью бороды. Глаза, и без того глубоко посаженные, при теперешней худобе завалились так глубоко, что падавшие тени глазниц совсем скрыли их. Теперь Кирилл походил на монаха-старовера, лет пятнадцать скитавшегося вдали от людей по таёжным глухоманям, на подножном корму.

Впрочем, остальной люд в колонне мало чем отличался от Снегирёва. Те же лохмотья, беспросветно грязные телогрейки, сплюснутые кособокие шапки, из-под которых чернели костлявые лица в бородах с проседью и тоскливым безразличием в глазах.

Шумел в кронах деревьев по сторонам дороги холодный ветер, дорывая остатки листвы. Неожиданно из сплетённых ветвей с шумом поднялось воронье семейство и, оглашая воздух громким беспрерывным карканьем, закружило над колонной невольников. Кирилл поднял лицо к небу и несколько секунд брёл так, не глядя под ноги, а наблюдая свободный полёт свободных птиц.

"Вот так, Танюша, - спокойно, размеренно думал он внутри себя, теперь вот пишу тебе письмо с дороги. И даже не знаю уж, которое это моё послание по счёту. Третье? Пятое? Жаль, что ты ни одно из них не получишь - они все останутся со мной, мои весточки тебе. Внутри меня. И даже если бы смог я перенести их на бумагу - куда мне отправлять их? По этапам и пересылкам ходят слухи, что Сабурову так-таки удалось взять ханкарский корабль, несмотря на то, что первая, наша, операция оказалась неудачной. А если удалось, значит ты теперь давно не на Земле, а где-то совсем-совсем далеко. Так далеко, что страшно становится. Но ещё страшнее подумать мне, что отказалась ты лететь и осталась в Пещерах. Ты должна лететь, должна понимаешь! Это последняя моя просьба была к тебе перед тем, как я ушёл в последний раз "на хара". Я умер на той операции, а последние желания мёртвых вы, живые, обязаны исполнять.

Ты знаешь, Тань, я только здесь, только сейчас понял, что все эти месяцы, когда мы жили рядом и могли видится почти каждый день, я обманывал себя. Я крал сам у себя свою собственную любовь. Внушал себе, что люблю Кассандру, но зачем внушал - не могу теперь понять. Словно затмение какое-то. Может быть от того, что привык срывать звёзды с неба, а она была далёкой и яркой звездой, не знаю. А ты была рядом, тихая, уютная и привычная.

А помнишь первую нашу встречу? Твой развалившийся чемодан помнишь? Господи ты Боже мой! А ведь было это совсем недавно, если разобраться. Было это за несколько минут до конца наших прошлых жизней...

Да... А теперь вот под ногами унылая дорожная хлябь и беспросветное будущее. Я теперь славер - так нас называют ханкарцы (что-то от английских корней здесь, кажется). А славер означает невольник, раб, предназначенный к продаже. Так вот... Говорят, что гонят нас на большую пересылку, а оттуда этапами - вон из Солнечной. Куда - того знать не дано. Быть может на далеиты, быть может на смертные поселения Фараона, быть может строить имперские базы в Белом Космосе, а быть может и ещё куда - слухи и легенды ходят самые разные, о некоторых даже и помышлять страшно...

И удивительно, как мы выжили тогда, ночью, в Резерве, под ракетным ковром! Ад ведь стоял кромешный... Наверное, так нужно Богу и Судьбе? Н-да...

Так нужно Богу и Судьбе...

Вот и заканчиваю очередное своё ненаписанное послание. Скоро тоже отправлюсь в космическую безысходность. Впрочем нет, почему безысходность? Пока живём, есть надежда, что выживем, встретимся. Есть ведь надежда, правда, Тань?!.

А помнишь ещё:

В школьное окно смотрят облака,

Бесконечным кажется урок,

Слышно, как скрипит пёрышко слегка

И ложатся строчки на листок...

- Харталых хар сур иххе! - прокатилась вдоль колонны поданная с гравитационной платформы команда, и весь этап, повинуясь приказу, повалился с стылую вязкую грязь. Кирилл положил лицо на озябшие кулаки. Он теперь ни о чём не думал. Письмо дописать он, слава Богу, успел, а больше ничего и не нужно сейчас.

Он лишь думал, что через десять минут прозябающей до дрожи лёжки прозвучит новая команда, приказывающая окончить отдых и встать, и он, Кирилл Снегирёв, вместе с остальным этапом двинется дальше, навстречу неизвестности, навстречу тоске, навстречу надежде...

Конец первой книги

Заречный

1995 - 1996