Судный день

"Я не вступлю в гнездо ереси до тех пор, пока не очистится его отравленный воздух", - сказал он и, не считаясь с присутствием шаха, приказал воинам-тимуридам обезоружить

аскерхасов во главе с багадурами, согнать за крепостные ворота лжесадраддина-еретика и его двадцать пять гатибов с их семьями, разложить большие костры в тутовниках и предать

огню сначала жен и детей на глазах еретиков, потом их самих. Говорили, что шейх Азам, увидев, что черные мюриды, не торопясь с исполнением приказания, стали на глазах мужей раздевать их жен, очень удивился и обратился с возмущением: "Что вы делаете, дети мои?! Я сказал - предать огню! Не говорил же я вам - предать позору!" Слова его рассмешили

тимуридов, и, увидев, что они насилуют не только женщин, но и маленьких плачущих девочек, отнятых у матерей, он, сотрясаясь в ознобе, повернулся и пошел, спотыкаясь, и, упав где-то в пути, больше не поднялся.

Шах, наблюдая из окна второго этажа ханеги, как женщины, отпущенные тимуридами, собственными ногами идут в огонь, не обрадовался почему-то вести бесславной смерти ненавистного шейха Азама, а, схватившись за голову, вскричал: "Проклятье тебе, эмир Тимур!" - после чего в сопровождении гаджи Фиридуна немедленно отправился в темницу, где содержался Фазл, опустился перед ним на колени и просил за все содеянное прощения, и просил передать через гаджи Фиридуна всем мюридам его просьбу о прощении, и клялся, когда наступит срок и будет на то воля провидения, служить в едином царстве со столицей в Тебризе интересам хуруфитов и защищать их. Спустя недолго, после того как Высокоименитый с изъявлениями дружбы распростился с Фазлом, некто неопознанный бросился от дворцовых ворот в сторону ремесленных кварталов, крича вне себя: "Увели! Увели!"

Был ли это дервиш Гасан, находившийся в темнице при Фазле, или кто-то из обезоруженных аскерхасов или багадуров, но благодаря его отваге, хоть и был он тотчас схвачен, муэдзины всех двадцати четырех мечетей поднялись на минареты и обратились с мунаджатом, передали мюридам горестную весть.

А Фазла между тем вывели потайным ходом, ведущим из подземелья в диванхану, посадили там в железную клетку, и едва вынесли клетку с ним на Мраморную площадь, как черные мюриды, окружив ее, в минуту окрасили белоснежную хиргу Фазла в кровь. Эти люди, целый год жившие на дармовых хлебах шейха Азама, в резиденции которого было множество набитых доверху продовольственных колодцев, избалованные изысканными яствами, которые посылал им из своей кухни сам шах, и чудесным вином "рейхани", увидев труп своего благодетеля шейха Азама и поняв, что пришел конец вольготной; сытой жизни, готовы были сейчас выместить все на этом нечестивце, повинном во всех их бедах. Так они кричали, истыкая его тело сквозь прутья клетки ржавыми гвоздями до тех пор, пока джагатаи не вырвали у них из рук клетку, подняли ее на двухколесную одноконку и вывезли из города...

Именно в это время Фазл услышал вопли несчастного дервиша Гасана, который, видимо, сбежал из-под надзора гуламов, а вслед за воплями крики муэдзинов с минаретов.

Джагатаи остановили арбу с клеткой вблизи огромного костра, который со ста шагов..опалял .жаром лица, и воины наблюдательного отряда, которые, по-видимому ждали прибытия поверженного еретика, тотчас приступили к казни гатибов. Они по двое брали каждого гатиба за руки-ноги и, раскачав, бросали в самое пекло. Последним они бросили в огонь мовлану Таджэдднна. Претерпевшие тяготы семилетнего изгнания, ни разу не возроптавшие и достойно исполнявшие свой долг, они и мученическую смерть приняли, не смутившись духом. Мовлана Таджэддин, видевший муки и гибель всех, принял свою смерть со стойкостью Хакка.

Фазл смотрел, как верные его последователи, любимые ученики, обуглившись в огне, превращались в черный дым, который кругами уходил в небо. Приволокли сюда и дервиша Гасана, привязанного арканом к конскому хвосту, и, отвязав, швырнули его маленькое, тщедушное тело в огонь.

Фазл чувствовал, как тело его, тяжелея, оседает в узкой, как гроб, клетке, .но вопль, раздавшийся с минаретов, который уже конечно же донесся за стены города до мюридов, не давал ему забыться и держал в напряжении; перед ним вставало лицо наследницы духа, исполненное холодной решимости, в ушах звучали ее слова: "Раз ты решился, иди, сдавайся! Но знай, когда тебя повезут в Нахичевань, мы все последуем за тобой и, созвав мюридов с обоих берегов Аракса, спасем тебя наперекор тебе!" И Юсиф, в противоположность Фатьме, не настаивающий, а умоляющий и проливающий слезы: "Все мои ошибки произошли из моего желания спасти тебя, из любви к тебе, только из любви. Я вижу, протест мой напрасен. Иди, но знай, что когда тебя повезут под Алинджу, мы все последуем за тобой".

Они пребывали в слепой страсти, его дети, и, узнав, что срок настал, Фазл под предлогом взять лекарства послал лекаря дервиша Гасана за Дервишем Гаджи и когда тот явился, стараясь скрыть символами от пристального внимания стражей истинный смысл своих слов, настойчиво внушал Дервишу Гаджи передать старшей дочери и всем членам семьи, почитая слово отца своего, не забывать свершать намаз, чтобы было так, как повелевает покровитель обездоленных, бог свершитель судеб, иными словами, чтобы и наследница, и мюриды, не делали того, что противоречит воле Хакка. Дервиш Гаджи пожаловался в ответ, что старшая дочь противоборствует и не желает выходить замуж за человека, за которого ее прочит отец, давая понять, что Фатьма не отступилась от намерения следовать за. .ними привлекать к этому мюридов. Тогда Фазл, решив официально узаконить свои требования письменным документом, уединился в темнице и при свете масляной коптилки написал завещание и четырежды переписал его: для Фатьмы, для мовланы Таджэддина, для Сеида и для мюридов. Только первая строка "Во имя аллаха великого и милосердного..." была написана ради принятого порядка и не имела никакого отношения к смыслу завещания, и поэтому Фазл посреди текста написал: "Первую строку не стоит читать..." Все завещание посвящено было одной боли, одной заботе: