Урок мастера

— Я так рада, отец мне рассказал. Как это мило, что вы приехали!

Глядя на нее и пораженный тем, как она свежа и прекрасна, он не мог удержаться и не подумать: «Но почему же все-таки она достается ему, почему не человеку, который молод, силен, честолюбив и у которого есть будущее? Почему, такою юной и полной сил, она отдает себя неудачнику, отступнику, старику?» В эту критическую минуту он готов был кощунственно растоптать в душе даже то немногое, что оставалось от его веры в погрешившего против него учителя.

— Мне так жаль, что вы меня не застали, — продолжала она, — отец говорил мне. До чего ж это славно, что вы вспомнили о нас так скоро!

— А вас это удивляет? — спросил Пол Оверт.

— Что в первый же день? Нисколько, вы были таким всегда.

В это время к ней подошла попрощаться какая-то дама, и он вдруг увидел, что ей ровно ничего не стоило говорить и с другими таким же тоном; это была ее прежняя восторженность, прежняя экзальтация, волны которой разлились теперь еще шире, а если новый поворот в ее жизни нисколько их не сдержал, то, может быть, и тогда они тоже значили не больше, может быть, это была просто вошедшая в привычку добросердечность, с тою только разницей, что теперь девушка могла быть довольной, могла отдавать, ничего не ожидая взамен. О да, она была довольна, да и почему бы ей не быть? Почему бы ей тогда и не удивляться тому, что он явился к ней сразу, в первый же день, несмотря на то, что и прежде она видела от него одно лишь хорошее? Меж тем, пока она продолжала говорить с подошедшей к ней дамой, Пол Оверт отошел в сторону, и его противоречивой артистическою душою овладело какое-то странное раздражение, какое-то отрешенное разочарование. Она была настолько счастлива, что это граничило с глупостью, это как бы опровергало тот необыкновенный ум, который он прежде в ней находил. Неужели она не знала, каким дурным человеком мог быть Сент-Джордж, неужели не замечала его достойной сожаления ненадежности?.. Если не замечала, то она просто ничтожество, а если замечала, то откуда же тогда вся эта вызывающая безмятежность? Вопрос этот отпал сам собой, когда взгляд молодого человека остановился наконец на знаменитом писателе, который был его советчиком в трудное для него время. Сент-Джордж все еще стоял у камина, но теперь он был один (застывший в неподвижности и словно готовясь остаться после того, как разъедутся гости), и он встретил затуманенный взгляд своего юного друга, которого мучила неопределенность от того, что он не был уверен, есть ли у него право считать — а в негодовании своем он был бы ему только рад, — считать, что он сделался его жертвой. В какой-то степени ответом на фантастический вопрос этот было лицо Сент-Джорджа. Оно было в своем роде таким же благостным, как и лицо Мэриан Фэнкорт, — оно означало, что он счастлив; но вместе с тем лицо это, казалось, говорило Полу Оверту, что автор «Призрачного озера» уже больше ничего не значит… больше ничего не значит как писатель. В приветливой улыбке, которую он послал ему из другого конца зала, было что-то граничащее с пошлостью, с мелким самодовольством. Полу показалось, что сначала он даже не решался подойти к нему первым, как будто совесть у него была нечиста, но минуту спустя они уже встретились на середине зала и пожали друг другу руки крепко, а Сент-Джордж еще и сердечно. Потом оба они подошли к камину, возле которого тот перед этим стоял, и Сент-Джордж сказал:

— Надеюсь, что теперь-то уж вы больше никуда не уедете. Я у них обедал, генерал мне о вас рассказал.

Он был красив, молод, выглядел так, как будто у него еще была целая жизнь впереди. Он посмотрел на Пола Оверта очень дружелюбно, и в глазах его не было ни тени раскаяния; он стал расспрашивать его обо всем, о его здоровье, о планах на будущее, о том, чем молодой человек в последнее время был занят, о его новой книге.

— Когда же она выйдет, скоро, не правда ли? Надеюсь, что да. И это будет великолепная вещь? Ну вот и отлично. Последние полгода я все время перечитывал ваши книги.

Пол ждал, что он заговорит о том, что при встрече сообщил ему генерал и о чем, во всяком случае, прямо, ни словом не обмолвилась мисс Фэнкорт. Но так как этого не случилось, он сам наконец спросил:

— Я услыхал удивительную новость. Оказывается, вы женитесь. Это правда?

— Ах, так вам успели уже рассказать?

— А разве генерал не говорил вам об этом? — в свою очередь спросил Пол Оверт.

— Не говорил о чем?

— Да о том, что он успел меня обо всем поставить в известность.

— Дорогой мой, право же, я не помню. Столько сегодня было народу. Если это так, то я очень сожалею, что лишился удовольствия самому известить вас о событии, которое меня так близко касается. Да, это действительно так, хоть это и может показаться вам странным. Только что все решилось. Вот ведь какая нелепость, не правда ли?

Сент-Джордж произнес все это без малейшего смущения, но вместе с тем, насколько мог судить Пол, в словах его не было никакого скрытого бесстыдства. Молодому человеку показалось, что если сам он способен говорить обо всем этом так запросто и с таким хладнокровием, то это означает, что он скорее всего начисто забыл все, что произошло между ними в тот памятный вечер. Однако из последующих его слов явствовало, что он ни о чем не забыл, и эти взывавшие к памяти его собеседника слова, вероятно, рассмешили бы Пола, не будь они столь жестоки.

— Помните наш разговор с вами в тот вечер у меня, когда упоминалось имя мисс Фэнкорт? Я потом о нем не раз вспоминал.

— Да, не приходится удивляться, что вы тогда говорили именно так, — сказал Пол, глядя ему в глаза.

— В свете того, что случилось сейчас? Да, но ведь тогда не было никакого света. Как я мог предвидеть все, что случится?

— А вы разве не думали, что это может случиться?

— Клянусь вам, нет, — сказал Генри Сент-Джордж. — Что делать! Мне приходится теперь вас в этом разуверять. Подумайте только, какие перемены произошли в моей жизни.

— Да, конечно, конечно, — пробормотал Пол.

Собеседник его продолжал говорить, как бы стараясь убедить его, что коль скоро они уже разбили разделявший их лед, то, как человек тактичный и чуткий, он готов ответить на любые его вопросы, ибо считает себя способным вникнуть в мысли и чувства другого.

— Но дело же не только в этом; должен вам признаться, в мои годы у меня и в мыслях не было… вдовец, со взрослыми сыновьями… И ведь, в сущности, я же почти ничего не значу!.. Это произошло вопреки всем возможным расчетам, и я счастлив превыше меры. Она была так свободна, и, видите, она согласилась. Вы, как никто другой — я ведь помню, как она нравилась вам перед тем, как вы уехали, и как вы нравились ей — вы, как никто другой, можете все оценить и меня поздравить.

«Она была так свободна!» Слова эти произвели ужасающее впечатление на Пола Оверта; он весь как-то сжался от таившейся в них иронии — причем не имело ровно никакого значения, была эта ирония нарочита или непроизвольна. Да, разумеется, мисс Фэнкорт была свободна, и, может быть, это он сам сделал ее свободной, ибо той же иронии были полны брошенные вскользь слова Сент-Джорджа о том, что он, Пол, ей нравился.

— Я считал, что если следовать вашей теории, то писатель вообще не должен жениться.

— Разумеется, разумеется. Но вы же ведь не назовете меня писателем?

— Вам должно быть стыдно, — сказал Пол.

— Стыдно того, что я второй раз женюсь?

— Нет, совсем не этого, стыдно всех ваших доводов.

— Позвольте мне судить о них самому, друг мой.

— Ну да, почему бы и нет? Вы же замечательно сами рассудили все за меня.

Тон, которым были сказаны эти слова, озадачил Сент-Джорджа; он стал что-то припоминать, словно уловив в них неожиданную для себя горечь.

— Вы что же, считаете, что я поступил нечестно?

— Знаете, вы все-таки могли бы мне в свое время сказать об этом.

— Дорогой мой, но ведь, повторяю, не мог же я предугадать то, что будет!

— Нет, не тогда, потом.