Рыбаки

И в самом деле, движимый, вероятно, этой мыслию, стал он с некоторых пор еще усерднее наставлять своего товарища. Действия Захара оставались совершенно закрытыми для домашних. Но распутные поступки - все равно что злые семена: как глубоко ни запрятывай их в землю, рано или поздно окажутся они на поверхности. Первый плод Захарова посева был небольшой зеленый штоф, именуемый в простонародье "косушкой", который случайно увидела Дуня в руках своего мужа. За этим штофом не замедлили последовать многие штофы. Наставления Захара попали, видно, в плодоносную почву. Нередко в ночное время, когда все спали крепким сном в доме старого рыбака, Гришка украдкою выбирался из клети, исчезал в задних воротах. Опасаясь навлечь на себя гнев мужа, Дуня делала вид, как будто ничего не замечает. Этой мерой она думала сохранить к себе доброе расположение мужа. Говорить ему или усовещевать его - не поможет; пускай же, по крайней мере, думает он, что жена или ничего не видит, или заодно с ним. Со всем тем, как только исчезал Гришка, она поспешно приподымалась с постели и отправлялась по следам его; она ясно различала тогда при трепетном мерцании звезд, как Гришку встречал кто-то на дальнем конце площадки и как потом оба они садились в челнок и переплывали Оку. Куда и зачем отправлялись Захар и Гришка - Дуня не знала. Часто, полная беспокойства и трепетных ожиданий, просиживала она целую ночь на завалинке, отрываясь только, чтобы покормить ребенка. Результат тайных переправ через Оку был всегда тот, что Гришка возвращался шибко навеселе. Раз даже пришел он до того хмелен, что начал шуметь и разбудил тетушку Анну, спавшую с молодыми в смежной клетушке.

- Что ты, беспутный, делаешь-то, а? Что ты делаешь? - с негодованием заговорила старушка, прикладывая попеременно то ухо, то губы к плетню, отделявшему ее от Гришки. - Ах ты, потерянный ты этакой!.. Так-то ты!.. Погоди, погоди, дай старику-то встать: он те даст пьянствовать, беспутный ты этакой!..

При этом Гришка, грозивший в самую эту минуту выбросить старика из саней, притих, как будто мгновенно опустили его на самое дно Оки. Уложив мужа, Дуня тотчас же пошла к теще и упросила ее ничего не говорить Глебу; тетушка Анна долго не соглашалась: ей всего больше хотелось вывести на свежую воду этого плута-мошенника Захара, - но под конец умилостивилась и дала обещание молчать до поры до времени. Все это ни к чему, однако ж, не послужило. Хотя Глеб действительно ничего не видал, не слыхал и даже не подозревал, но он все узнал на другое же утро. Случай помог ему в этом.

Глебу встретилась надобность побывать чем свет в Комареве; он узнал накануне, что одному из комаревских фабрикантов требовалась для крестьян свежая рыбка: рыбка такая была у него, и он поспешил сообщить об этом по принадлежности. Почти у самого входа в Комарево, недалеко от кабака Герасима, столкнулся он с братом фабриканта, к которому шел.

- А я вот, Глеб Савиныч, только что искал паренечка к тебе послать, - сказал, здороваясь, фабрикант.

- Рыбка, что ли, нужна? - спросил старик, как бы с трудом догадываясь о предмете посылки.

- Есть, что ли?

- Найдется… можно…

- Ну, так принеси; мотри, скорей только; я и то было встретил вечор твоих молодцов: хотел наказать им…

- Каких молодцов? - перебил Глеб.

- Каких! Известно каких: твоего работника да еще другого… Григорья, что ли?

- Где ж ты их встрел?

- Где! Известно где: у нас, в Комареве.

- Я не знал, что они сюда ходят, - проговорил удивленный старик.

- Где ж тебе знать: бывают не днем - ночью; у вас, я чай, все давно спят.

- За какою же надобностью сюда приходили?

- Экой ты, братец ты мой, чудной какой! Народ молодой: погулять хочет… Потому больше вечор и не наказывал им об рыбке: оба больно хмельны были; ну, да теперь сам знаешь. Неси же скорей, смотри, рыбу-то!..

- Ладно, сейчас будет! - проговорил Глеб, нахмуривая брови и почесывая затылок.

Старый рыбак показал вид, что идет домой, но как только фабрикант исчез в воротах, он поспешно вернулся назад и вошел в кабак.

- А что, примерно, Герасим, - спросил Глеб, обращая глаза на безжизненное, отекшее лицо целовальника, - были у тебя вечор… мои робята?..

- Ня знаю!.. Никаких я твоих робят ня знаю… - проговорил Герасим, едва поворачивая голову к собеседнику и медленно похлопывая красными веками.

- Как не знаешь? - нетерпеливо вымолвил старик. - Ты должон знать… потому это, примерно, твое выходит дело знать, кто у тебя бывает… Не тысяча человек сидит у тебя по ночам… должон знать!..

- Не мое дело! - невозмутимо проговорил целовальник, шлепая котами и направляясь за соседнюю перегородку.

Глеб, у которого раскипелось уже сердце, хотел было последовать за ним, но в самую эту минуту глаза его встретились с глазами племянника смедовского мельника - того самого, что пристал к нему на комаревской ярмарке. Это обстоятельство нимало не остановило бы старика, если б не заметил он, что племянник мельника мигал ему изо всей мочи, указывая на выходную дверь кабака. Глеб кивнул головою и тотчас же вышел на улицу. Через минуту явился за ним мельников племянник.

- Чего тебе? - спросил Глеб.

- Нет, погоди: здесь не годится; завернем за угол, Глеб Савиныч, неравно Герасим увидит…

- А что тебе до него?

- Нет, не годится; осерчает…

- Тьфу, чтоб вас всех! - с сердцем произнес Глеб, поворачивая, однако ж, за угол.

- Ты спрашивал, Глеб Савиныч, про работника да еще про своего… как бишь его!..

- Ну!

- Ну, точно, были это они вечор здесь, сам видел, своими глазами; уж так-то гуляли… и-и! То-то вот, говорил тебе тогда: самый что ни есть пропащий этот твой Захарка! Право же, ну; отсохни мои руки, коли годится тебе такой человек; не по тебе совсем…

- Об этом сумлеваться мое дело; тебя не спрашивают; а примерно, знать хочу, чем они расплачивались за вино… Али, может, в долг брали?

- Расплачивались чем?.. Захар поил; он расплачивался - деньгами расплачивался… а то чем же?..

- А не видал - рыбы, примерно, с ними не было? Не расплачивались они рыбой?.. - перебил старик, пристально взглядывая в лицо собеседника.

- Нет, рыбы не видал: платили деньгами; да все ведь одно… Ну, право же слово, не годится он тебе, не тот человек… Я говорил тогда… Право, не годятся; он и парня-то твоего споит! - усердствовал племянник мельника.

Но рыбаку только и надо было знать. Он повернулся спиною к парню и без дальних объяснений вышел из Комарева.

Принимая в соображение неудовольствие, с каким выслушивал Глеб рассказ фабриканта, можно было думать, что чувство досады превратится в ярость, когда он окончательно удостоверится в истине всего слышанного. Вышло совсем другое: известие, что платил Захар, и притом платил деньгами, мгновенно угомонило гнев старика. Первой мыслью его, как только проведал он о ночной прогулке парней, было то, что Захар и Гришка утаивают от него пойманную рыбу, ловят ее втихомолку, по ночам, без его ведома, и дают ее в обмен за вино. Надо отнести к чести рыбака: его в этом случае не столько возмущала пропажа рыбы (хотя и это отчасти щемило его за сердце), сколько самый поступок. Родного сына, самого Ваню, не помиловал бы он - ни за что не помиловал бы за воровство. Глеб пришел все-таки к тому заключению, что надо дать напрягай Гришке и Захару. Он, конечно, не ограничился бы этим, если б знал, в какой мере повторялись ночные гулянки и попойки; но старик, как мы уже имели случай заметить, ничего не подозревал. Он думал, что это была первая проделка приемыша в таком роде, первое его ослушание, и потому решился только постращать его хорошенько, чтоб наперед страх имел. А то, пожалуй, не сократить парня - дойдет и до того дело, взаправду станут красть рыбу.

Такому снисходительному решению немало также способствовало хорошее расположение старика, который радовался втихомолку случаю выгодно сбыть пойманную вчера рыбку. Рыбка в последнее время действительно плохо что-то ловилась и приносила редкие барыши: нельзя же было не порадоваться!