Записки 'важняка'

Обращаясь по старшинству к Шахназарову, я, как и положено, доложил:

- Товарищ полковник, прибыл для производства следствия по делу о...

Однако Шахназаров меня не дослушал:

- По какой причине и для чего ты прибыл, нам известно. Лучше подсаживайся к нашему столу и перекуси. На пустой желудок ко всякой работе отношение совсем другое. Ты ведь еще не завтракал. Я прав?

Не ожидавший такого приема, я смущенно замялся. Ведь, несмотря ни на что, так вот запросто подсесть за общий стол к людям, значительно старше меня по возрасту, званию и должностному положению, было не так-то просто. Но Шахназаров, без особого труда все поняв, повторил:

- Не дури! Здесь хватит и на тебя.

Как мне потом стало известно, оказывается, Шахназарову уже звонил наш военный прокурор дивизии подполковник юстиции Прут и просил по возможности мне помочь. Кроме того, Прут подбодрил Шахназарова:

- Особо не огорчайтесь. Все считают, что эта некрасивая история в вашем полку - досадное исключение.

Надо думать, что такие слова, сказанные от души, и не кем-нибудь, а прокурором Прутом, не остались незамеченными.

Я присел к столу, пододвинув табурет, которому тоже нашлось место в этой облюбованной Зыковым комнатушке, и сразу убедился, что известная многим в полку привычка Зыкова видеть за столом сервировку, радующую глаз даже во фронтовых условиях, оказалась правдой.

На столе, покрытом скатертью, в самом центре красовался пузатый самовар, опоясанный выбитыми на нем медалями. Ему под стать был и чайный сервиз с расписным чайником, чашечками, сахарницей и молочником кобальтовыми, очевидно немецкими, трофейными. Рядом с ними, немного в стороне, теснились сложенные горкой чистые тарелки с золотыми ободками, бутылка недопитой водки и длинноногие рюмки. Все это "хозяйство" Зыков неизменно возил за собой. Очевидно, сказалась привычка к чаепитиям еще с довоенного времени по службе в Среднеазиатском военном округе.

Рассказывали, что ординарец Зыкова - пожилой солдат, которому осточертело постоянно трястись над его тульским самоваром, трофейным чайником и прочими предметами быта, в минуту откровения признался:

- Если что-то с этим барахлом произойдет, мне хана. Мой полковник этого не простит.

Кроме этого, в комнатушке Зыкова я обнаружил еще одну достопримечательность - столик с зеленым сукном, предназначенный для игры в карты. Этот столик и два кожаных кресла были в свое время принадлежностью какого-то разбомбленного музея, оставшегося на оккупированной территории. Об этом мне потом рассказал капитан Алексеев. Знал я и о трофейной немецкой раскладушке с непривычным для нашего уха наименованием "гинтер", на которой Зыков спал.

Пока я насыщался, Шахназаров и Зыков, словно позабыв о моем существовании, возобновили свой разговор. Я лишь уловил, что он шел вокруг какого-то уязвимого, по их мнению, места в обороне полка.

Когда я поднялся со своего места, давая понять, что насытился, Зыков сразу поинтересовался:

- У вас сейчас какие-то к нам просьбы есть?

- Лишь одна - оказать содействие, чтобы я поскорее выбрался в батальон капитана Кононова, на передовую.

- Нет вопроса, - заверил Зыков. - Я дам команду, чтобы вас встретили и нашли место для вашей работы.

Зыков поднялся со своего кресла и через приоткрытый брезентовый полог, закрывавший дверной проем, крикнул:

- Капитан Алексеев. Найдите для товарища следователя сопровождающего к Кононову в батальон и проследите за тем, чтобы все сделали так, как он скажет!

Провожая меня, Шахназаров проговорил:

- Этим двоим, если они действительно перешли с оружием в руках на сторону немцев, никакого оправдания нет. Только ведь на войне бывает всякое. За подлеца может безвинно пострадать и герой. Постарайся во всем разобраться объективно.

Хоть я и рвался следовать дальше, да только возникло препятствие: все посыльные штаба полка оказались в разгоне и такого человека, который бы смог провести меня, не нашлось. Алексеев нервничал, куда-то прозванивался и что-то выяснял. Наконец он с облегчением произнес:

- Нашел! Обожди еще самую малость - и проводник у тебя будет.

Как раз в этот момент в штаб подошел оперуполномоченный Смерша старший лейтенант Безруков. Он, оказывается, меня разыскивал и, застав в штабе, обрадовался.

- Очень хорошо, что ты еще здесь. Мне приказано подготовить и вручить тебе нашу справку на Королькова и Глебова.

С этими словами Безруков протянул мне лист бумаги, аккуратно сложенный вдвое. Я развернул его. Оказалось, что семья младшего сержанта Королькова проживала на оккупированной территории, под Киевом. На этом обстоятельстве был сделан упор в качестве наиболее вероятной причины побега к немцам. А вот Глебову вроде как переходить на сторону врага было ни к чему. Потомственный сибиряк. Оставалось предположить, что он захотел сдаться в плен с единственной целью - сохранить себе жизнь. Какого-либо компромата за ними не числилось.

Справку Безрукова, не дающую ничего нового, я оставил у себя и поинтересовался:

- Ты их знал?

- Младшего сержанта хорошо помню. Видный такой, уверенный в себе, с усами, во рту трубка. А Глебова как-то не припомню.

Тут в наш разговор неожиданно вмешался Алексеев:

- А вот и он, рядовой Фролов.

Слова эти относились к только что появившемуся в штабе солдату, с перекинутым через левое плечо автоматом и забинтованной кистью руки.

Алексеев, взглянув на повязку, только покачал головой.

- Вот, полюбуйтесь на него. Его ничем не прошибешь. Уперся и о госпитале и слышать не желает. Засел в своем окопе с автоматом и говорит, что у него скоро все пройдет. Но самое удивительное, что число таких пациентов у нашего врача множится. Причина общая: боятся, что по выздоровлении их направят не в свою, а в другую часть. Разве я не прав?

Солдат виновато отвел глаза, а Алексеев с удовлетворением продолжил:

- Вот и выходит, что я попал в самую цель. Который раз ты приходил к врачу на перевязку?

- Третий, - неохотно ответил солдат.

- Ну ладно! - Алексеев махнул рукой. - Вот этому капитану покажешь, как пройти в ваш батальон. Ясно?

- Так точно! - обрадовался солдат, понявший, что воспитательный момент закончился. Тут я скомандовал:

- Пошли! - И, распрощавшись с Алексеевым и Безруковым, мы двинулись в путь.

Солнце уже успело подняться высоко. Наступал жаркий день. В небе пели птицы. Как вдруг за ближайшими кронами деревьев ухнуло несколько орудийных залпов, и Фролов понимающе констатировал:

- Наши полковые батареи, с утра щекочут немца. Теперь жди ответа.

И будто в подтверждение этих слов в стороне от нас за дальним изгибом реки, со свистом, пролетело несколько снарядов, разорвавшихся где-то позади нас.

- Бьет стерва наугад! Наши позиции не там, а чуток левее.

И снова блаженная тишина. Да только теперь я уже отнесся к ней без прежнего доверия, поняв, что кажущаяся мирная обстановка здесь в любой момент может быть нарушена залповой орудийной стрельбой.

Когда миновали последнюю изгородь, окружавшую былой скотный двор, и перевалили за бугор, не столь тяжко стало пахнуть гарью, от которой першило в горле и текли слезы.

- Как вас ранило? - спросил я, не идти же молча.

- Да просто все, - охотно ответил Фролов. - С неделю назад возле нашего окопа взорвался шалый снаряд и меня осколком чесануло по руке.

- Давно воюете?

- Уже больше года. А вы?

- С самого начала войны.

- Мне, товарищ капитан, первоначально дали отсрочку, - словно оправдываясь, продолжил Фролов. - Я работал на оборонном заводе, имею высокий разряд слесаря.

- Семья есть?

- Живет в Туле.

Дальнейшая наша беседа уже протекала больше в русле довоенных воспоминаний. А дороге все не было конца.

- Еще до батальона далеко? - поинтересовался я.

Фролов внимательно огляделся и уверенно произнес:

- Если нам идти этой дорогой, никуда не сходя, то, пожалуй, чуть меньше, чем прошли. Еще предстоит обойти во-он тот холмик. Видите?