Огонь

— Но у меня вопрос: правду ли он сказал, признав эту страшную вину?

— То есть не принудили ли мы его дать такие показания?

— Ну, если хотите, то пусть будет так.

— Спасибо за откровенность.

— Вы меня извините, ведь есть в этом деле неясности…

— Неясности в этом деле есть, — согласился Васильев и тем самым обрадовал Нартахова.

Волков зашёл, опустив голову и не глядя ни на кого, привычно сел на табурет, установленный посреди кабинета. Бинтов на нём уже не было, лишь кое-где на лице держалась краснота: ожог у него и в самом деле был лёгким. Лицо у Волкова костистое, крупное, запоминающееся, определённо Волков появился на прииске совсем недавно. Но в то же время лицо плотника вызвало в Нартахове смутное беспокойство, будто всё происходящее здесь уже случилось в жизни Нартахова и сейчас лишь повторяется уже однажды прожитый в его жизни момент. И одновременно Семён Максимович знал, что не было в его жизни этого никогда. Но беспокойство не оставляло, продолжало расти.

— Вы подтверждаете своё показание, что убили сторожа электростанции?

— Подтверждаю. В запальчивости… Но он сам на меня кинулся. Я защищался только.

— Федот Тимофеевич, да что вы такое говорите? — не выдержал Нартахов. — Как такое может быть?

Волков резко вскинул голову, и Нартахов увидел на его лице ножевой шрам, уходящий к виску. И всё как будто встало на свои места: не было в прежней жизни Нартахова ни подполковника Васильева, ни этого кабинета, но лицо с ножевым шрамом было и никогда не уходило из его памяти.

— Слушайте, вы, повернитесь ко мне!.. — срывающимся голосом выкрикнул Семён Максимович.

Волков не пошевелился, молча и угрюмо смотрел в пол, будто просьба Нартахова не имела к нему никакого отношения.

Глаза Нартахова заузились, стали тёмными и холодными.

— Покажите лицо! Лицо! — потребовал Нартахов.

— Гражданин Волков, повернитесь к свидетелю, — спокойным и тихим голосом сказал Васильев, но в голосе явно послышался приказ.

Волков медленно, всем корпусом, повернулся к Нартахову, поднял голову. Косой шрам, уходящий к виску, наливался тёмной кровью. Побелевшими от напряжения пальцами Семён Максимович сдавил спинку стула и стал подниматься.

— Стецко! Павло Стецко! А ты узнал ли меня?

И всё закружилось перед глазами Нартахова и исчезло в темноте.

В больнице Нартахова уложили в постель, строго-настрого запретив подниматься. Едва Нартахов с помощью уколов более или менее пришёл в себя, как хлопотавшая около него Сусанна Игнатьевна принялась ругать себя за слабохарактерность и клятвенно заверила, что никогда в жизни она больше не пойдёт на поводу у больных, называя себя слабой женщиной и плохим врачом.

В другой раз Нартахов, скорее всего, покаялся бы за доставленные неприятности, извинился бы, успокоил бы как-то Сусанну Игнатьевну, но сейчас, едва почувствовав себя способным говорить, настойчиво стал просить:

— Позовите Скворцова. Немедленно позовите Скворцова.

Сусанна Игнатьевна, поняв, что это не совсем обычная просьба и Нартахов не успокоится до тех пор, пока не увидит своего Скворцова, отправила за парнем медсестру.

Скворцов неспешно, по-журавлиному выкидывая ноги, прошествовал по коридору и остановился около кровати Нартахова.

— Виктор Егорович, возьмите стул, сядьте поближе. Вчера вы начали что-то рассказывать об Уварове и Волкове. И не закончили рассказ, ушли…

— Да вроде и не о чем особенно рассказывать.

— А всё-таки.

— Вам на разговор три минуты, — предупредила Сусанна Игнатьевна. — Поспешите.

— Ну… Вот, значит… — Скворцов начал собираться с мыслями. — В общем, не так давно Уваров ездил в деревню неводить. Ездил и Волков. И там вроде у них началась какая-то ссора. В тот же вечер, когда они вернулись с рыбалки, я пошёл к старику Уварову, чтобы пилу отдать. Подошёл к комнате Уварова — дверь приоткрыта. А в комнате слышится ругань. Заглянул — смотрю, у старика в гостях Волков. Кричал в основном один старик. А Волков только уговаривал его, а о чём — непонятно. Говорил он примерно так: человек во сне над собой не властен, мало ли что может наболтать, когда ему какая-нибудь чушь приснится. А Уваров кричал: «Иди, заяви на себя, или я это сделаю!» А потом из комнаты выскочил Волков и следом за ним бутылка водки вылетела и разбилась о стенку… Вот и всё вроде.

— Когда это было?

— Как раз за день до пожара.

— Виктор, слышите, — заволновался Семён Максимович, — немедленно позвоните в милицию Козлову и расскажите ему то, что вы знаете.

— Стоит ли звонить, — засомневался Скворцов. — Обычная пьяная ссора.

— Немедленно позвоните, — Нартахов начал приподниматься на локте.

— Лежите, больной, — приказала Сусанна Игнатьевна. — А вы, Скворцов, пойдите сейчас в мой кабинет. Там есть телефон.

— Спасибо, Сусанна Игнатьевна, — Нартахов устало, словно выполнил тяжёлую физическую работу, откинулся на подушку.

Через несколько дней, когда состояние Нартахова настолько улучшилось, что можно было уже говорить о выписке, в больницу — в который уже раз — пришёл подполковник Васильев.

— Что-то ваш главврач всё ещё на меня не очень ласково смотрит, — начал он разговор с шутки.

— И на меня так же смотрит. Только вчера немного оттаяла. Клянётся, что никогда больше не отпустит больного до выписки.

— Да, мы все тогда за вас перепугались.

— Не о чем говорить.

— Я ведь попрощаться пришёл. Сегодня в район уезжаю, — Васильев положил руку на плечо Семёна Максимовича. — Удивительные штуки порой жизнь откалывает. Кто бы мог подумать, что через сорок лет жизнь снова сведёт вас с этим полицаем.

— Это верно, — согласился Нартахов. — А как же перекрестились пути Стецко и Уварова?

— Следствие, правда, ещё только началось, но уже можно с уверенностью сказать, да это подтверждают и показания Скворцова, что кое-что о преступном прошлом этого Стецко случайно стало известно Уварову. Одно преступление порождает другое. Стецко пошёл на убийство, чтобы обезопасить себя. Если бы он узнал вас раньше, то и ваша жизнь могла бы подвергнуться смертельной опасности.