Дар слова

- Чего? - спросила Анжелка, переставая грызть семечки.

- Ну и ладно. А для ресторана что-нибудь найдется?

- Не знаю. Наверное...

- Тогда ресторан. Я подъеду к половине восьмого и позвоню снизу, а ты, будь добра, не забудь вымыть руки с мылом.

- Какой еще ресторан? - возмутилась Анжелка, потом бросила загудевшую трубку и побежала в ванную мыть голову и себя.

Вечером Дымшиц прикатил на своем пижонском двухместном "мерседесе" с анатомическими креслами, повез ее куда-то в центр, в район Бронных и Патриарших, свернул в обшарпанный проходняк и мимо уродливой голубятни, мимо контейнеров с мусором подъехал к нарядному крыльцу модного клуба: Анжелка читала о нем в журналах. Позвонили, прошли мимо охраны и зеркал в пылающий красным деревом полумрак. Могучая мулатка, задрапированная в лиловый шифон, выплыла им навстречу и с бруклинским прононсом заквакала: "Тима, е.. твою мать, какими судьбами!" - заключенный в объятия Дымшиц мычал из ее груди, вихлял задом, куртуазно дрыгая ножкой, наконец вырвался и повел Анжелку к столику возле камина, в котором красиво трепыхались языки пламени. Кажется, играл джаз, обсуждали меню, потом Анжелкины успехи по службе - поначалу она не слышала ни себя, ни музыки, ни Тимошу. Она гудела, как пересохший жбан, в который вливали все сразу: тепло красного дерева, живое пламя камина и огоньки свечек, жаркую золотую латунь декора и голубое, зеленоватое сияние воздуха, в котором золотыми рыбками плавали красавицы и вальяжные молодые люди. Должно быть, тут полно знаменитостей, подумала Анжелка, боясь оскорбить нескромным взглядом какую-нибудь знаменитость за соседним столиком, и первые полчаса упорно смотрела перед собой, строго на Дымшица, размышляя, достанет ли ей отваги в случае чего пройти через весь зал в дамскую комнату. Это была настоящая широкоформатная лента с ее участием, оригинал, а не копия, это был фильм про нее, и следовало держаться естественно, как на съемочной площадке, а для начала зацепиться за своего принца, сосредоточиться на его бороде, зубах, шикарном с цыганским перебором галстуке и веселых глазах сорокапятилетнего конокрада.

- Ты уже заказал шампанское? - спросила она, озвучивая себя голосом молодой стервы.

- Ты ж отказалась, - удивился Тимоша.

- Я передумала, - сказала Анжелка, встала и величаво проследовала через весь зал куда надо, а Дымшиц, разув глаза, сопроводил ее взглядом.

- Вот она, непостижимая тайна бытия, - сообщил он, когда Анжелка вернулась. - Каждый год по весне одно и то же - фантастический выброс молодняка, одетого, подстриженного, сложенного по последней моде... Вот не было вас в природе, и

вдруг - бац! - десятки, сотни, тьма! - настоящее татаро-монгольское нашествие хромосом, выращенных из яйцеклетки наимоднейшего парижского кутюрье! В каких оранжереях выращиваются эти рахат-лукумы, Анжелка? В каких студиях вы оттачиваете походку, жесты, манеры, модные именно в предстоящем сезоне? Ладно одежда, волосы - но куда убираются груди, плечи, бедра и откуда все это вырастает заново, когда входит в моду - вы что, трансформеры?

- Не знаю, - призналась Анжелка, ковыряя ложкой фруктовый меланж. - Про меня ты вроде знаешь достаточно, про все мои оранжереи и студии, а про других я сама ничего не знаю. Я впервые в таком шикарном месте, Тимоша. Спасибо тебе.

Со стен цвета морской волны на них смотрели рыбы, парусники, старинные морские атласы, а мулатка-управляющая напоминала добродушного осьминога, плавающего по залу в лилово-чернильном облаке раскрашенного шифона.

Потом они пили шампанское и говорили о смысле жизни, примерно как в фильме "Красотка" с Ричардом Гиром и Джулией Робертс. Анжелка никак не могла понять, какого черта им обоим так хочется сделать из нее бухгалтершу. Понятно, что они родились до прогресса - что Тима, что мама, - понятно, что они никогда не жили в условиях душевного и бытового комфорта и привыкли вкалывать, вкалывать, вот и все - но при чем тут она? Зачем надрывается на работе мама, зачем она крутится от зари до зари, лелея свою чугунную ненависть к миру? Зачем сам Тимофей Михалыч тянет на себе концерн, как бурлак баржу, когда рядовые сотрудники не столько работают, сколько жадно живут? И какого они решили, что ей уготована та же лямка?

Она лепетала сбивчиво, многословно, но на удивление раскованно - словно осознавала, что воду можно будет сцедить, вырезать при монтаже все несуразности, сохранив спелую, душистую мякоть основных высказываний героини.

- Ты же знаешь, что бухгалтерша из меня никакая, - откровенно признавалась Анжелка, взывая к профессиональным инстинктам Дымшица. - Хочешь, я прямо завтра напишу заявление об уходе?

- Мне не горит, - отвечал Дымшиц, с удовольствием разглядывая свою протеже и гораздо более определенно думая о том же, о чем она интуитивно догадывалась: что нынешний вечер, такой вроде бы случайный, кроился по лекалам вечных сюжетов.

- Мне не горит, - отвечал он. - Да и тебе, душа моя, всего ничего осталось дотерпеть до экзаменов.

- Я не буду поступать, - сказала Анжелка.

Тимофей Михайлович удивленно заломил бровь.

- Не хочу и не буду. Я, Тима, до смерти боюсь всех этих экзаменов, собеседований, зачетов - я не хочу, не умею доказывать незнакомым людям, что я не дура, и не считаю это позором. И не хочу поступать по блату, чтобы потом за моей спиной пять лет шушукались и тыкали пальцами. А главное - мне до лампочки экономика кино. Я не гожусь в это дело, а от бухгалтерии меня конкретно тошнит.

- Чем же ты думаешь заняться?

- Ничем, - сказала Анжелка, отважно посмотрела на Дымшица и отвела взгляд.

- Однако, - вежливо удивился тот.

- Я хочу быть собой, а не маминой дочкой. Я хочу спать столько, сколько мне хочется, делать или не делать то, что мне хочется. И вообще. Я взрослый человек, Тима, и лучше вас знаю, что мне надо.

- А ты просчитала, душа моя, реакцию мамы на таковые твои слова?

- Вот то-то и оно, - сказала Анжелка.

- Разговор, я вижу, серьезный, - вздохнув, заметил Тимофей Михайлович. Он повертел бокал, с укоризной разглядывая содержимое, потом сказал: - Давай-ка для разгона выпьем за твое полное совершеннолетие...

Они чокнулись, Анжелка радостно встрепенулась от красоты звона и грациозно пригубила шампанское. Сама прелесть, подумала она о себе.

- Спасибо тебе за розы. Они до сих пор стоят, хотя совсем высохли.

- Извини, что не сумел преподнести лично. Работы действительно выше крыши, хотя, ты права, это не оправдание... Но все-таки - как ты думаешь преподнести эту ахинею маме?

- Я не знаю, - сказала Анжелка, не успев зацепиться за "ахинею".

- Мама скажет, что видала твою свободу в гробу.

- Или похлеще.

- Или похлеще. Да я и сам, откровенно говоря, полагаю, что свободы на этом свете нет. - Он посмотрел на Анжелку, потом добавил: - А для тебя, дочки Веры Арефьевой, нет и подавно.

- Это почему же?

- А потому, душа моя, что душа твоя обретается в бренном теле. Она заключена в грудной клетке, а не парит в небесех. Потому, опять-таки, что над нами властны законы физики, химии, биологии. Законы, заметь, а не пошлые рекомендации. А для тебя, как для богатой невесты, актуальны также законы социальные... Я понятно выражаюсь?

- Ты туманно выражаешься, - мрачно сказала Анжелка. - Притом на тему, которую я знаю конкретно.

- Ну вот, тем паче.

- А разве ты не свободный человек?

Тимофей Михайлович хмыкнул.

- Я бежал долго и быстро, как сказал один известный философ, - он с достоинством почесал в бороде. - Я петлял, как заяц. Так хитро петлял, что забежал за спину миру, который гнался за мной. Я полагал, это большая разница - он меня или я его. А он даже не почесался. Так что, если хочешь знать правду, изволь: я замазан. Я по уши в этом дерьме, Анжелка.

- А я думала, ты свободный, - сказала она.

- Приятно слышать, - Дымшиц кивнул, осклабился, обнажая ослепительной белизны клыки, и Анжелка увидела тигра в клетке. - Хорошо, что такое впечатление сохранилось. Так, по ощущениям, заржавел я на "Росвидео" капитально, но на два-три броска пороху еще хватит, это точно...