Страница 38 из 44
Тут случались им двоим понятные казусы. К примеру, Серега кивал, соглашался, потом убегал на кухню, стряхивал с себя наваждение чужой воли и возвращался непобежденным:
- Я тебе скажу, в чем ты не прав...
- Я прав всегда! - отмахивался Игорь, более забавляясь. - Иди, обдумай этот тезис на кухне...
Они ругались, ссорились, дулись друг на друга, но неделю спустя спор вспыхивал вновь, как будто не затухал. И то сказать - отношения между людьми всегда диалог, явный или заочный, всегда - затяжная партия в шахматы, и прервать эту партию не могут ни охлаждение, ни разлука, ни даже смерть.
- Ты как будто не в двадцатом веке живешь, - говорил Игорь. - Будь проще, Серега. Расслабься. Ты со своими заморочками как в корсете. Вот ей-богу гляжу на тебя и понимаю, какие уроды жили в девятнадцатом веке. Спасибо папаше Фрейду - объяснил, что так жить нельзя, что надо, ребята, проветривать, что из-за корсетов ваших, зажимов, лицемерия у всех на уме только е.ля и ничего кроме. Так и у тебя, между прочим. Ни дела настоящего, ни оттяга - одна е.ля, и то в уме.
- Мы говорим на разных языках, - объяснял Серега. - Твое пристрастие к мату, между прочим, выдает стремление развенчать, упростить такие страшные, такие непонятные для тебя вещи, как женщина, ее нутро, ее инаковость...
- Выходит, это я боюсь женщин? - изумлялся Игорь.
- Я же говорю с человеком, который читал Фрейда!.. Так вот: мне неинтересно снижать половое влечение до механики. Мне оно интересно как таковое, со всеми, как ты выражаешься, заморочками, мистикой, ритуальными танцами и так далее. Можешь считать, что сакральная аура вокруг секса интересует меня больше, чем секс, хотя это не совсем так. Можешь считать меня специалистом по ритуалу. Можешь просто онанистом и недоумком. Главное отвали. Ты постоянно меня достаешь, постоянно навязываешься со своей скудоумной истиной. Ты бы зашил себе рот, а на лбу написал: "Любви нет". Вот вся твоя истина - всего два слова. Она удручает тебя своей второсортностью. Ты умоляешь подтвердить или опровергнуть этот безнадежный диагноз. Что я могу сказать тебе, мальчик? Ты ошибся.
- Кончай мухлевать, Астахов, - в изнеможении говорил Игорь. - Согласись, это перебор: оборачивать, будто я боюсь женщин, а не ты. В конце концов, мы всегда можем проверить теорию практикой и разложить тебя по табуреткам на кухне, как теорему Ферма.
- Кто сказал, что я их боюсь? Я их просто слишком люблю. Я люблю их невыносимо. Это совсем не то же, что страх.
- У твоей невыносимой любви, Серега, есть точный диагноз: спермотоксикоз. И лечить его надо не душевными примочками, а прошмандовками по сто долларов штучка. Сочным, смачным, здоровым трахом до изнеможения. Ибо, как сказал Гиппократ, все болезни от воздержания. А почему прошмандовками, спросишь ты? Отвечу: потому что с ними можно не разговаривать, не танцевать эти твои журавлиные танцы, за которыми не видать сам знаешь чего.
- Нет уж, благодарствую, - отвечал Серега. - Они не трепещут.
- Чего-чего? Да они все делают, Серега!
- Не смеши меня... Ты можешь представить себе стройную, пугливую антилопу в саванне?.. Способен?.. У нее каждый мускул вибрирует как струна, дивные очи, движения грациозней, чем у гениальных футболистов типа Яковенко или Шевченко, и от нее сладко пахнет испугом, потом, мускусом, кровью... А теперь представь размороженные туши, которыми кормят львов в зоопарке.
- Все?
- Все.
- Так жрут же...
- Жрут, - согласился Серега. - Но я-то не в клетке.
- А вот это как посмотреть! - злорадствовал Игорь. - Это очень даже спорный вопрос... Полагаю, мы разрешим его следующим образом. Я, значит, любитель падали, отправлюсь сегодня в "Арлекино" один, сниму себе какую-нибудь штучку-дрючку и вдую ей так, что она затрепещет как живая. А ты, свободный человек, живи один, гоняй антилоп по телефону и ни в чем себе не отказывай...
Игорь, злорадствуя, уезжал на дискотеку, а уязвленный Серега, лишенный за строптивость пятничного "Арлекино", шел мыть посуду, задумчиво мурлыча жестокий романс "А напоследок я скажу..." - затем садился на телефон и названивал своим антилопам. Как ни странно, он обожал шум, свет, тусовки, любил посидеть с бокалом на краю дискодрома, любуясь танцующими девушками... В общем, наказать его было несложно.
С годами их спор перешел с уровня слов на уровень символов. Слова были высказаны до конца, без остатка, и теперь им достаточно было переглянуться, шевельнуть бровью, чтобы восстановить в памяти все аргументы, все взаимные выпады, весь сложный строй разногласий. Любая житейская мелочь в таком контексте обретала вескость мировоззренческую; за нагромождением символов все конкретно-предметное в их отношениях выцвело, так что они едва не научились призраками проходить друг сквозь друга. Дружба, как выяснилось, тоже стареет и выцветает - свежий интерес друг к другу выветривается, обнажая шпангоуты разногласий, - через них приходится переступать, всякий раз раздражаясь захламленностью территории.
Игорь, все правильно рассудив, купил себе по случаю квартиру в Измайлове и, не торопясь, доводил ее до ума, предвкушая одиночное плавание. Но тут грянула беда почище развода - такая беда, что все житейское, все разногласия с Серегой отошли на десятый план. На них наехали.
Эта волна катилась по Москве и Подмосковью с весны. Кто-то задешево, бесцеремонно скупал заводы металлоконструкций - а было их на область с десяток, не меньше. Притом заказов в последнее время хватало на всех. Завод в Печатниках, к примеру, выступал субподрядчиком у целого ряда не только отечественных, но и зарубежных, в первую очередь турецких, хорватских, словенских фирм, обосновавшихся в московском строительстве. И вот - на фоне набирающего силу строительного бума - началась странная, повальная эпидемия банкротств. Люберецкий и серпуховской заводы перевели счета в новый банк, который тут же и лопнул; дмитровский завод разорила налоговая инспекция; еще два завода без видимых причин пошли по рукам - а в результате прибились туда же. Новым хозяином и в том, и в другом, и в пятом случае неизменно оказывалось московское ЗАО "Варяг" - старые знакомцы еще со времен "медной лихорадки", с которыми у Игоря и Сереги, как у металлистов со стажем, рифмовалось только одно желание: держаться от этих акул подальше. Чем дальше - тем лучше. Там уже не занимались контрабандой - время контрабанды ушло; там возили взад-вперед стратегические резервы. Эшелонами вывозили на Запад титан, вольфрам, брали под эшелоны кредиты и продавали - кредиты - в Москве, под здешний сумасшедший процент; затем, обернувшись, везли резервы обратно. Какие люди крутились в эдаком бизнесе - можно себе представить; а представив, помножить на шурина одного из вице-премьеров по теннису, на круги по воде и кисловато-солоноватый металлический привкус крови. Держаться от этих акул подальше - вот все, о чем мечтали оба Белозерова и Серега.
Не пронесло. С августа в контору зачастил некто Андрей Владимирович Блохин, противный очкастый малый с зализанными назад волосами, объяснивший Игорю на пальцах, что завод придется продать. Игорь признал его доводы заслуживающими внимания, но цену Андрей Владимирович назвал не заниженную даже, а издевательскую - раза в три меньше реальной. Тут уж Белозеровы, а в особенности Белозеров-старший, уперлись: получалось, что все эти годы они горбатились на чужого дядю. За три месяца торгов цена неуклонно, еженедельно росла - затем то ли у Андрея Владимировича, то ли у варягов терпение лопнуло, и Белозерова-старшего прямо в подъезде дома отрихтовали бейсбольной битой. Отца с переломами ребер, ключицы, сотрясением мозга отвезли в Склиф; Андрей Владимирович как ни в чем не бывало принес Игорю соболезнования, посетовав, что нормальным людям в этой стране жить становится невмоготу, - при этом не удержался от замечания, что подобные эксцессы подрывают доверие к заводу в целом. Игорь сорвался:
- А уж как ваше реноме подрывают, Андрей Владимирович, я вам даже рассказать не могу... Еще один подобный эксцесс, и ни вам, ни варягам вашим не видать завода ни за какие деньги. Это я вам гарантирую.