Дар слова

Дымшиц так и не позвонил. Иногда Анжелка сама звонила дяде Володечке, который работал теперь в охране "Росвидео", и он приходил после смены, помогая ей то с машиной, то по хозяйству - ввинтить шуруп под картину, починить кофемолку, принять водочки из рук хозяйки и покалякать за жизнь. От него же она услышала историю карточной игры на акции - не слишком правдоподобную, но вполне в духе Дымшица; в любом случае она порадовалась за Тимофея Михайловича, который в очередной раз обернулся ловко и с блеском, разделав мамашиных прихвостней под орех.

Ей не было места в их азартных, опасных, аляповато раскрашенных видеоиграх.

Мама на новой квартире жила, как на вокзале, и не прибиралась, кажется, со дня переезда. Анжелка наведывалась к ней когда раз, когда два в неделю, не глядя подписывала деловые бумаги и не глядя шла вон - смотреть на то, как возрождается в бесподобной роскоши Чистого лихоборский срач, не было сил. По тисненным золотом корешкам Брокгауза и Ефрона, по драгоценной обивке стен бегали тараканы; на кухне, вымощенной плиточной византийской мозаикой - с подогревом! - громыхала стульями и скрипела подошвами ботинок охрана; сама Вера Степановна в затрапезном халате сидела за антикварным столом, заваленным бумагами, болтала по двум телефонам одновременно и смотрела на мир заплывшими, кроличьими, красными от бессонницы глазками. Ореол безумия, какого-то стадного гона, сквозивший за всей ее лихорадочной деятельностью, пугал Анжелку.

В таком осеннем раздрае, в таком спазматическом предзимнем ступоре она нечаянно для себя устроилась на работу. Даже не то слово - нечаянно. Она просто лежала в ванне, листая очередную бесплатную газету, подброшенную в почтовый ящик, как вдруг наткнулась на объявление, которое ее позабавило, заинтриговало и раздразнило одновременно, так что рука сама потянулась за телефоном. На том конце откликнулся женский голос:

- Фирма "Сирена", здравствуйте.

- Я по объявлению, - сказала Анжелка.

- Какому?

- Тут сказано, что требуются девушки, умеющие раскованно общаться по телефону. По-моему, это как раз про меня.

- Расскажите об этом Борису Викторовичу, - посоветовала секретарша. - Одну минутку. Соединяю.

- Голосок у вас нежный, приятный, но очень уж девичий, - засомневался, послушав ее, Борис Викторович. - Вы, надеюсь, совершеннолетняя?

- Вполне.

- Вообще-то нам нужны девушки с опытом, воображением, способные общаться с клиентами на любом уровне. Думаете, потянете?

- Мне бы хотелось попробовать, - сказала Анжелка.

- Попробуйте, - одобрила трубка. - Попробуйте рассказать о себе так, чтобы я вас запомнил...

- Меня зовут Марина, - забавляясь, продекламировала Анжелка. - Мне восемнадцать лет. Я стройная, длинноногая, светловолосая девушка с симпатичной родинкой на левом бедре. Я лежу в роскошной, пахнущей бергамотом ванне, вся в пене, как Афродита, пью апельсиновый сок и болтаю с вами по телефону...

- Верю, верю, - хмыкнув, одобрил Борис Викторович, - все правильно. Теперь у нас только так: ванны, "мерседесы", борзые и бергамоты... Ладно. Будем считать, что способность к импровизации вы проявили...

Договорились, что завтра к одиннадцати Мариночка явится на собеседование; Анжелка запомнила адрес, положила телефон на теплый полированный мрамор и, отхлебнув сок, в задумчивости украсила плечи эполетами искрящейся пены.

А почему бы и нет, сказала она себе. Взглянуть хоть одним глазком, как они там раскованно общаются на любом уровне. Тем более что при ином раскладе она и впрямь могла оказаться такой Мариночкой. Съездить и посмотреть, почем этот иной расклад.

Она припарковалась на Сухаревке и пошла по Сретенке, пока не нашла искомую подворотню и нужное строение во дворе: большой отселенный дом, выпавший из жилого фонда в точно рассчитанную прореху безвременья. В наваристом ожидании капремонта он весь, от чердака до подвалов, оброс конторами, офисами, консультациями - их вывески лепились впритык друг к другу, оставляя ощущение беззвучного базарного гвалта. На площадках парадной лестницы в темпе перекуривали клерки, курьеры, деловые конторские барышни, вполголоса мусолившие одни и те же затертые до неразборчивости слова: баксы, отксерить, по факту, перебьется, затрахал; пахло куревом и тем самым одурением от ежедневной гонки за долларом, которое пугало Анжелку в маме. Она успела пожалеть, что пришла, тем не менее доплелась до пятого этажа, сориентировалась и, отвергнув поочередно недвижимость на Кипре, шоп-туры в Стамбул, мастерскую по производству наружной рекламы и правление Американской финансовой корпорации, позвонила в высокую, грубо сварганенную железную дверь.

За дверью, за жирными плечами охранника обнаружился коридор четырехкомнатной коммуналки с высокими сретенскими потолками, из которой Анжелка на ходу, машинально слепила и разлепила апартаменты. Кабинет Бориса Викторовича - первая дверь направо - располагался в крошечной комнатушке типа крысячей норки-кладовки; сам Борис Викторович оказался сухоньким, остроносым пареньком лет сорока, почти сливавшимся с замызганными обоями. Он с ходу растолковал Мариночке, что работа ее ждет архисложная, артистическая, недурно оплачиваемая (250 долларов в месяц) - потому, соответственно, претенденток много, а достойных кандидатур раз-два и обчелся: на улице все мастерицы языками чесать, палец в рот не клади, а как по работе надо, да не с подругой, понимаете, а с клиентом, да чтоб с чувством, сопереживанием - так нету! - нету сопереживания, нету чувств, нету двух слов связать. Сложно все это. Народ грубый, зажатый, некоторые вещи веками, можно сказать, не практиковались, а теперь вот приходится за раз осваивать и внедрять...

Анжелка слушала с тем не совсем притворным сочувствием, с каким в школе внимали учителю по труду.

- А с другой стороны - жалко вас, молодых, - с обескураживающей искренностью молотил свою чушь Борис Викторович. - Время сами видите какое тут тебе и рэкет, и проституция с наркоманией, и вообще... Надо ведь как-то поддерживать молодежь, давать шанс, не выталкивать же на улицу, верно? И я так думаю. Тем более что такой нежный, детский, ну чисто девичий голос в нашем диапазоне пока отсутствует. Я обсуждал этот вопрос со старшой по смене - она вас прослушает и, если поладите, возьмет с испытательным сроком, на неделю, значит, потому как за неделю у нас артистки раскрываются на все сто... А вот и Татьяна. А эта та самая девочка-Мариночка, о которой, значит...

Старшая кивнула и уставилась на Анжелку цепким, неприятно застывшим взглядом. Анжелка сообразила, что лгать этой худощавой брюнетке с роскошным бюстом и нездоровым цветом лица себе дороже. Она только еще додумывала эту мысль, а Татьяна уже закончила осмотр и переключилась на Бориса Викторовича:

- Она такая же Мариночка, как ты Пахом. Давайте сразу определимся с именем, чтобы потом не путаться. У нас не приняты настоящие имена, - пояснила она Анжелке. - А твое, даже если ты Мариночка, тебе не подходит.

- Может, Анжела? - попыталась сымпровизировать та.

- Вообще-то она Кристина, - послушав новенькую, сказала Татьяна. Натуральная, вылитая Орбакайте. Тут даже лепить нечего - все на слуху. Но дело в том, вот именно, что одна Кристина у нас уже есть, так что получается перебор. А Анжела - даже не знаю... По-моему, это все-таки что-то смуглявое, зажигательное...

- Категорически не согласен, - возразил лапушка Борис Викторович. - А как же Анжелика - маркиза ангелов, роскошная такая блондинка, как ее там...

Он задумался, почесал щеку, засмотрелся в окно; Татьяна нетерпеливо сказала, что ей, в принципе, все равно, Анжела так Анжела, лишь бы человек был хороший. Анжелка тоже не возражала.

- Тогда пошли, Анжелочка, - сказала Татьяна, а Борис Викторович кивнул, утверждая новое имя. - Покажу тебе, что к чему, заодно поболтаем...

Девушки-операторы сидели в двух больших смежных комнатах, по-домашнему обставленных подержанной мебелью. У каждой был выгорожен свой уголок для переговоров, но сейчас, когда звонков было мало (в такое время, пояснила Татьяна, звонят либо дети, либо халявщики из чужих кабинетов), артистки разговорного жанра гуртовались за общим столом, вяло обсуждая достоинства Ким Бейсинджер и Наоми Кэмпбелл. Внешне они напоминали скорее библиотекарш, ткачих, работниц шоколадной фабрики, но никак не "артисток" - тем не менее чувствовалась какая-то нефабричная расслабленность, какая-то расслабленная погруженность в себя, отчего вся сцена неуловимо напоминала утро в борделе. А может быть, ощущение шло от самой Татьяны - она-то со своими набрякшими лупетками, точеной фигуркой укротительницы и одутловатой физиономией почечницы без разговоров смахивала на бандершу, а с разговорами прямо тип-топ. "Артистками" девушек называл, по-видимому, только лапушка Борис Викторович - у Татьяны все были "мамочками", но не ласкательно, как в роддоме, а хлестко, с прямой отсылкой к клушам в курятнике. "Мамочек" ее интонации очевидно бесили, бесили и усмиряли одновременно, так что в воздухе между Татьяной и подчиненными, в поле напряжения между ними ощутимо пахло паленым - это Анжелка почувствовала сразу, с первого захода.