Страница 11 из 21
А немца с собой не хотят брать. Опять обманет, собака.
Они ладью из валунов высвободили, опять вниз дном перевернули, к скале привязали. А уж ночь наступает, они спать полегли.
Господин Гензерих к Ивашке с Ярмошкой подполз, лежит, жалобно стонет.
Ивашка спрашивает:
— Больно тебе?
— Ой, больно, пить хочу! Ярмошка говорит:
— А, такой-сякой, не нравится? А нам, думаешь, под палубой сидючи, нравилось? Нам, верёвками связанным, нравилось? Не нравится, то-то!
Ивашка говорит:
— Не дразни его, Ярмошка. Он хоть немец, а тоже человек. Его тоже пожалеть надо.
Взял у господина Гензериха шапочку, пошёл, зачерпнул воды, напоил немца.
Вот они лежат рядышком, господин Гензерих и говорит:
— Эти злые люди хотят меня здесь оставить. Я один тут умру, моё тело птицы исклюют, кости растащат.
— Небось подавятся! — пищит Ярмошка. Господин Гензерих всхлипывает. Стонет, сквозь слезы жалуется!
— Я слабый, мне самому не спастись. Мне самому до ладьи не добраться, от берега её не оттолкнуть, Я бы в ладье отсюда убежал, добрые люди бы мне встретились, спасли бы меня.
Ивашка спрашивает:
— Куда же ты бежать хочешь? Господин Гензерих голову набок склонил, одним глазом в пего вглядывается, говорит:
— А ты куда хотел бы? Ивашка отвечает:
— Мне в Киев ворочаться ни к чему. Мне надо в Царьград.
— И мне в Царьград, — быстро говорит господин Гензерих.
Ивашка повернулся к Ярмошке, шепчет ему на ухо:
— Прощай, Ярмоша, не поминай лихом. Уж нам, может, не свидеться. Я с немцем в Царьград поплыву, меня там Аннушка дожидается.
— У, такой-сякой! — шепчет Ярмошка. — Хорош дружок! Меня на немца променял? Ладью-то уведёте, меня на растерзание оставляете? Мой дядька, такой-сякой, за ладью с меня шкуру спустит и гребцы руку приложат. Что у вас, места, что ли, мало? И я с вами.
Мужики-то, гребцы и ладейники, за день умаялись, крепко спят. Не слыхали они, как Ивашка с Ярмошкой немца в ладью перетащили, как бечеву отвязали, обломком шеста оттолкнулись от берега.
Поплыла ладья без вёсел, без паруса. Ночь тёмная, впереди ещё три порога. Вода ревёт, бушует, утопить грозится. Господин Гензерих без памяти лежит. Ивашка с Ярмошкой друг за дружку уцепились. В темноте хоть не видать, не так страшно смотреть, как гибель придёт.
Крутит, кидает ладью, волна захлестнёт её, накренит, с другой стороны опять вода выльется. Дно по камням заскрежещет, проедется, а пробоины будто нету.
К утру выплыли. Широкая река несёт их вниз по течению. Плывёт ладья то носом, то кормой вперёд, а то вовсе её боком повёртывает, к низкому, левому берегу относит.
— Эх, — говорит Ярмошка, — без таких-сяких вёсел нам к Царьграду не добраться, в этих местах всю жизнь будем крутиться! Седые бороды по пузо отрастим. Надо нам хоть какую-нибудь доску в воде подобрать или хоть ветку древесную. Я бы грести стал, опять на серёдку бы выгреб.
Ни доски, ни ветки в волнах не видать, а уж берег — вот он.
Вдруг господин Гензерих как вскочит, как закричит:
— Эйн вундершёнер энтенбратен — очень прекрасная жареная утка!
Они смотрят — у самого берега утиный выводок плавает. Впереди-то сама утка, а за пей цепочкой утята, а селезень плывёт сбоку, сторожит своё семейство. А как услышал громкий господина Гензериха голос, селезень круто к берегу повернул. Утята вмиг перестрои лись, плывут за ним цепочкой, и сама утка сзади плывёт, подгоняет.
Ярмошка разгневался, говорит немцу:
— Дурак ты, такой-сякой! Ты бы ещё громче орал, глотка лужёная! Ивашка говорит:
— Не дразнись! Нам бы их всё равно не добыть. У нас лука со стрелой нет, стрелять нечем. Ярмошка отвечает:
— А мне лука не надобно. У меня своё оружие всегда с собой. — И вытаскивает из-за пазухи пращу, из кармана, из штанов — пригоршню камушков.
Он выбрал подходящий камушек, в пращу вложил, надел петлю на запястье, другую верёвочку-узелок зажал в ладонь. Завертел пращу, отпустил узелок, камень вылетел, самого селезня уложил на месте, а утка утят скорей прочь увела.
Ладья ткнулась кормой в берег, они выскочили, подобрали селезня, а что с ним теперь делать?
Ивашка говорит Ярмошке:
— Зря ты его сбил. Сырого-то есть всё равно нельзя.
Господин Гензерих говорит:
— Очень хорошо убил. Нельзя сырого есть. Надо костёр жечь.
— Нельзя жечь костёр. Гребцы говорили, здесь половцы бродят, увидят дым.
Господин Гензерих ногами топочет, кричит:
— Надо жечь! Надо жарить! Надо есть!
— Не ори, немец! — пищит Ярмошка. — Ты своим таким-сяким голосом половцев приманишь. Господин Гензерих кричит:
— Эйн вундершё…
И не успел он договорить, как вдруг со свистом пролетела стрела и вонзилась в землю у их ног.
Глава тринадцатая
ПОЛОВЦЫ
Четверо конных половцев появились так неожиданно, что никому и в голову не пришло им сопротивляться. Они окружили господина Гензериха, Ивашку, Ярмошку с убитым селезнем и погнали их прочь от реки. Ничего, не жестоко гнали, только торопили, иной раз рукоя ткой плети подталкивали.
К полудню они остановились, развели костёр и поджарили селезня. А когда он поспел, половцы поделили его меж собой, а пленникам жаркое не дали. Тут господин Гензерих вскочил, кадык у него на шее запрыгал, уши налились кровью, будто петушиные гребешки. Он замахал руками и стал кричать:
— Я богатый человек, я очень знатный. У меня в городе Бремене дяди и семь братьев, очень, очень богатые. Они за меня очень дадут выкуп. Я не привык голодный, мне надо еду. Энтенбратен, пфлауменмусс, лебервурст!
Половцы по-русски хорошо говорят, по-немецки не понимают. Они про сладкий сливовый соус, про равные колбасы и не слыхивали, на слова господина Гензериха не обратили внимания. Они вытащили из-под седла вяленую конину, дали пленникам по кусочку. Конина пот ом попахивает, волосками шерсти облеплена. Господин Гензерих нос наморщил, однако же выбирать не приходится, съел. Потом половцы стали делить добычу. Всем хочется господина Гензериха, его богатый выкуп.
Старый половец Кобякич говорит:
— Нас с сыном двое, нам немец один на двоих, а вам каждому по мальчишке.
Они не соглашаются — на что нам таких, за них дёшево дадут, выкупа ждать не приходится. Вынули из-за пазухи игральные кости в кожаном стаканчике. Стали кости метать, добычу разыгрывать.
Достался господин Гензерих половцу Сотану. Пожилой человек, важный, жиру много нарастил. Но ещё, видать, силён — ручищи как кузнечные молоты.
Достался Ярмошка молодому половцу, имя ему Козл. Ивашку выиграли Кобякич с сыном — на двоих добыча незавидная, да так кости выпали.
Поели, отдохнули, а как солнечный жар спал, дальше поехали.
Господин Гензерих упрямится, не хочет пешком идти, кричит:
— Я богатый человек! Я имею в Бремене конюшню сорок коней, я не привык ногами ходить.
Сотан на него только глазом повёл, он сразу притих, подчинился.
Ивашку Кобякич позади себя в седло посадил, пожалел мальчишку. А Ярмошка рядом со своим хозяином бежит, переругивается.
— Ты, — говорит, — такой-сякой. У меня ноги короткие, мне за твоим таким-сяким конём не угнаться. Козл смеётся, ему Ярмошкины слова нравятся.
— Ох, — говорит, — и здоров ты браниться! Я такое ещё не слыхал. Повтори-ка, я выучу.
— Такой-сякой-этакий! — пищит Ярмошка. — Очень мне надо тебя, козлятину, обучать!
Козл хохочет, коня за узду дёргает. Конь встаёт на задние ноги, передними машет, как бы копытом Ярмошке по черепушке не угодил. Конь на передние ноги станет, задними брыкается, Ярмошка от пего увёртывается.
Важный Сотан на них смотрит, губы поджал, а Кобякич на Козла прикрикнул: впереди ещё долгий путь, успеет наиграться, а сейчас времени нет.
Козл не унимается, хлещет коня плетью, наезжает на Ярмошку.
Тут Кобякич рассердился, кричит:
— Пустая башка, перестань! Но важный Сотан говорит поучительно: