Страница 61 из 66
- А разве нельзя? Имя чудесное!
- Пожалуйста! Мы вам позволяем.
Эшерст выпустил белокурые пряди. Стелла! Как она назовет его после этих шуток? Но она не обращалась к нему по имени, и позже, когда все собрались идти спать, он нарочно сказал:
- Спокойной ночи, Стелла!
- Спокойной ночи, мист... спокойной ночи, Фрэнк. Знаете, все-таки вы молодец...
- Ну, ерунда!
Ее рука внезапно крепче сжала его руку и тотчас же отпустила.
Эшерст неподвижно стоял в опустевшей столовой. Прошлой ночью под ожившей яблоней он прижимал к себе Мигэн, он целовал ее глаза и губы. И он вздохнул от нахлынувших воспоминаний. Этой ночью должна была начаться его жизнь с ней - с ней, которая только и мечтала быть с ним! А теперь пройдут еще сутки, даже больше, только оттого, что он забыл взглянуть на часы. Зачем он подружился с этими чистыми девочками как раз тогда, когда он собирается распроститься с чистой, невинной жизнью? "Но ведь я хочу жениться на ней, подумал он, - я обещал..."
Он взял Свечу, зажег ее и поднялся к себе в спальню. Когда он проходил мимо дверей смежной комнаты, где лежал Холлидэй, тот его окликнул:
- Это ты, дружище? Зайди ко мне на минутку. Холлидэй сидел в постели, курил трубку и читал.
- Посиди со мной!
Эшерст сел в кресло у открытого окна.
- Знаешь, - заговорил Фил, - я все думаю о том, что случилось. Говорят, что, когда человек тонет, перед ним сразу проносится вся жизнь. А со мной ничего этого не было. Видно, я еще не совсем тонул.
- А о чем ты думал?
Холлидэй на минутку смолк.
- Знаешь, - проговорил он очень спокойно, - я подумал об очень странной вещи: вспомнил одну девушку в Кембридже, с которой я бы мог... ну, ты понимаешь... И я обрадовался, что у меня по отношению к ней совесть чиста. Во всяком случае, дружище, тем, что я теперь вот здесь, я обязан тебе одному. Быть бы мне сейчас на дне. Ни постели, ни трубки - ничего бы не было... Послушай, как ты думаешь, что с нами делается после смерти?
- Угасаем, как гаснет пламя, - пробормотал Эшерст.
- Фу-у-у!
- Может быть, мы гаснем не сразу, померцаем и потухнем.
- Гм. Знаешь, это все ужасно мрачно... Кстати, надеюсь, мои сестрицы были милы с тобой?
- Необычайно милы!
Холлидэй положил трубку, закинул руки за голову и повернулся к окну.
- Да, они славные девчурки! - проговорил он.
Эшерст взглянул на улыбающееся лицо приятеля, освещенное слабым светом свечи, и вдруг вздрогнул. Да, Фил прав: он мог бы лежать там, на дне, и улыбка навеки покинула бы его ясное лицо. Его засосал бы морской песок... и ждал бы он воскресения из мертвых, - на девятый день, что ли, как говорится в писании. И улыбка Холлидэя показалась Эшерсту чудом, как будто в ней воочию виделось то, что отличает жизнь от смерти, - маленькое пламя, такое живое. Эшерст встал и мягко проговорил:
- Ну, тебе, по-моему, не мешает поспать. Потушить свечу?
Холлидэй схватил его руку.
- Послушай, старина, я не знаю, как это выразить, но, наверно, очень противно лежать мертвым! Покойной ночи, дружище!
Эшерст растроганно и взволнованно пожал ему руку и снова спустился вниз. Входная дверь была еще открыта, и он вышел на лужайку перед домом. Звезды ярко блестели на темной синеве неба, и в их неверном свете цветы сирени приобрели какой-то неописуемый, необычайный оттенок. Эшерст прижался лицом к душистой ветке, и перед его глазами встала Мигэн с крохотным коричневым щенком на руках. Он вспомнил слова Холлидэя: "Я подумал об одной девушке... ты понимаешь... и обрадовался, что у меня по отношению к ней совесть чиста". Эшерст отвел ветку сирени и стал ходить по лужайке, словно серая тень, которая обретала плоть, когда на нее падал свет фонарей. Снова он был с Мигэн у живой белизны распустившихся яблонь, у болтливого ручья, у синего, как сталь, затона, блестевшего при луне. Снова его охватило очарование ее поцелуев, ее обращенного к нему лица, на котором светилась горячая, преданная любовь, снова он чувствовал красоту и волнение той языческой ночи. Он остановился у сиреневого куста. Здесь ночь говорила не голосом ручья, а мощным гулом морского прибоя. Не было слышно птичьего щебета, уханья совы, крика козодоя, жужжания жуков. Где-то бренчал рояль, белые дома тяжелой громадой поднимались в темное небо, запах сирени наполнял воздух. В верхнем этаже отеля было освещено окно. На занавеске двигалась чья-то тень. И в чувствах Эшерста был такой сумбур, такая путаница, как будто любовь и весна, придавленные новыми переживаниями, пытались вновь найти дорогу к его сердцу и заглушались чем-то более острым и сильным. Эта девушка, которая назвала его Фрэнком и так порывисто пожала ему руку, - что бы сказала она, такая чистая и спокойная, о его дикой, беззаконной любви?
Эшерст опустился на траву и долго сидел, скрестив ноги в позе Будды, спиной к отелю. Неужто он действительно собирался украсть честь и невинность? Вдохнуть аромат полевого цветка... а потом, может быть, бросить его. "Вспомнил одну девушку в Кембридже, с которой я мог бы..." Он приложил ладони к траве, - она была еще теплая, чуть влажная и ласково коснулась его рук. "Что мне делать?" - подумал он. Быть может, Мигэн ждет его сейчас у окна и думает о нем, глядя на цветущие яблони. Бедная маленькая Мигэн. "Но почему бедная? - подумал он. - Ведь я люблю ее! Да люблю ли я ее действительно или просто меня тянет к ней, потому что она так хороша и так любит меня?.. Что же делать?.."
Рояль звучал глуше, звезды мигали чаще. Эшерст неподвижно, как зачарованный, смотрел на темное море. Когда он встал, он почувствовал, что совсем закоченел. Во всех окнах потух свет. Он вернулся в дом и лег спать.
8
Глубокий, без сновидений сон Эшерста был прерван громким стуком в дверь.
- Эй, завтрак готов! - послышался чей-то звонкий голос.
Он вскочил. Где он? Ага...
Когда он спустился вниз, все уже ели хлеб с вареньем. Ему было оставлено место между Сабиной и Стеллой. Сабина искоса следила за ним и вдруг нетерпеливо проговорила:
- Послушайте, давайте есть поскорее, ведь нам в половине десятого выезжать!
- Мы едем в Берри-Хэд, дружище, ты непременно должен ехать с нами.
"Поехать? - подумал Эшерст. - Нет, это невозможно. Мне нужно все купить и вернуться обратно". Он взглянул на Стеллу.