Зеркало грядущего

Но постепенно древний замок обрастал новыми постройками. Приземистая валузийская надежность и простота уступила место легкости и пышности отделки, свойственной новому аквилонскому зодчеству. Дворец застраивался, точно улей, конюшнями и казармами, огромной галереей с большим залом для суда, внутренним храмом Митры, казнохранилищами и тюрьмами, жилыми и служебными помещениями для вельмож и челяди. Ныне дворец напоминал огромный серп, вытянувшийся без малого на лигу в длину, и в нем почти ничего не оставалось от воинственной твердыни былых времен.

Наследник престола любил окружать себя роскошью. Отведенные ему покои были заставлены резной зингарской мебелью, мозаичные полы устланы огромными бурыми с серебром шкурами свирепых немедийских медведей (они появились здесь не так давно – скромное свидетельство уважения, что питал к будущему королю немедийский посланник), на стенах красовались изысканные аргосские шпалеры, изображавшие сцены битвы жреца Эпимитриуса с порождением Тьмы, змееголовым Сетом. Тут и там мерцали бронзовые статуэтки из далекой Вендии, багровела пышная бахрома аляповатых туранских ковров, со стен на недоумевающего посетителя таращились погребальные маски черных колдунов легендарного Кешана, а мраморная полка над огромным камином ломилась от тяжести увесистых изваяний злобных раскосых богов таинственного Кхитая.

Просторные шкафы офирской работы были доверху заполнены странными безделушками, омерзительные формы которых опровергали все представления хайборийцев о красоте. В беспорядке здесь свалены были изогнутые клювы неведомых птиц с челюстями, унизанными мелкими треугольными зубами; гигантские засушенные листья плотоядных тропических растений, напоминающие человеческую кожу; костяные дарфарские чаши для жертвоприношений, сделанные из черепов рабов, не принадлежавших к человеческой расе; заморанская тесьма, свитая из хвоста оборотня; аренджунские и шадизарские вазы, унизанные чудовищными нитями паутины, толщиной с руку ребенка; костяные мечи пустынного Меру и прочие предметы, служащие не столько для созерцания и размышления, сколько для устрашения и отвращения. Но даже самый пытливый глаз не смог бы заметить здесь ни единого свитка пергамента, ни одного манускрипта или старого портулана; не в чести были и роговые пластины с угловатыми северными рунами, таблички, покрытые застывшим воском, изузоренным южной клинописью, или тонкая рисовая бумага с треугольными кхитайскими иероглифами. Принц Нумедидес презирал всяческую ученость, предпочитая ей бесхитростные радости плотских утех.

Сейчас королевский племянник лежал, раскинувшись на золотистых простынях, тупо разглядывая лепной потолок. Несколько мгновений назад он, дивясь собственной ярости, вытолкал из своих роскошных покоев бесчисленных придворных целителей, нахлынувших в его спальню подобно саранче. Теперь он и сам не мог понять, чем так прогневили его седобородые лекари и почему он изо всех сил лупил резной гирканской тростью по их спинам, зачем в бешенстве крошил сапогами их склянки и баночки с притираниями, зачем выплеснул в камин приготовленный настой, пугливо отшатнувшись от вспыхнувшего пламени.

Несмотря на то, что в спальне было сильно натоплено, Нумедидеса пробрал ледяной озноб. Что с ним творится? Может, он болен? Или неведомый чернокнижник напустил на него порчу? Мурашки поползли по спине, во рту пересохло. Амальрик как-то говорил, что знается с настоящей ведьмой… не ее ли рук это дело? Принцу стало не по себе, от страха к горлу подкатила тошнота. Он уже почти уверился в том, что стал жертвой магических козней, как вдруг новая мысль пришла ему в голову. А не приложил ли руку сам король, который, узнав о готовящемся заговоре, велел подсыпать племяннику яда? Ведь не зря ходят слухи, что старый Вилер расправился со своим братом, его отцом, чтобы присвоить себе южные земли… Неужто теперь настал черед сына? Нумедидес силился восстановить в памяти всю череду событий. Да, он пригубил из бокала вино за собственное здоровье, ощутил дурноту и после этого… О, Митра! После этого он потерял сознание…

Вскочив с постели, принц подбежал к бронзовому тазу, около которого стоял фарфоровый кувшин с чистой водой, и судорожно прополоскал рот. Повторив несколько раз эту процедуру, он почувствовал облегчение, но черные мысли зловещими нетопырями продолжали виться вокруг. Может, стоит повиниться перед королем – наверняка, он смилостивится и прикажет дать ему противоядие… Или сперва спросить совета… Но у кого? Валерий с Амальриком явно в сговоре; может статься, король тут ни при чем, и все это – их происки… Тогда идти к Вилеру с повинной – чистое самоубийство! Так как же быть?

Повинуясь внезапному наитию, Нумедидес рванулся к алтарю Митры, находившемуся в изголовье постели, и потянулся за священным символом Солнцеокого – золотым амулетом в виде солнечного круга с человеческим лицом. Талисман как две капли воды походил на тот, что он метнул на охоте в звероликого бога с венцом из сплетенных рогов. Нумедидес попытался схватить Знак Митры, но пальцы вдруг свело судорогой.

Задыхаясь от резкой боли, принц протянул вторую руку. Но и она неожиданно скрючилась, отказавшись служить ему.

Нумедидес сделался белым, как мел. Непослушные конечности не повиновались ему; казалось, они жили собственной жизнью. Он вдруг явственно осознал, что именно так схватил за горло Валерия, пытался обнять упругие молодые икры Релаты и смел со стола можжевеловые экстракты лекарей.

Принц кинулся к камину, к самому огню поднеся руки, к которым постепенно возвращалась жизнь, ощущая блаженное покалывание множества невидимых иголочек. В переменчивом свете пламени он впился взглядом в свои ладони, надеясь отыскать хоть какой-то смутный изъян на своей белесой коже, покрытой многочисленными царапинами и ссадинами. Ничего! Совершенно ничего. Его руки были точно такими же, как и прежде. Принц дернул головой, откидывая прилипшую ко лбу прядь, и, прикусив губу, отошел от огня. У него не оставалось более сомнений, что его околдовали. Околдовали уже давно, иначе с чего бы там, в лесу, он бросился со смехотворной железякой на лесного колосса?

Послышался скрип отворяемой двери. Огромные позолоченные створки распахнулись, и в спальню величавой походкой вступил король, в длинном пурпурном плаще, отороченном горностаевым мехом.

Вилер Аквилонский был в молодости довольно хорош собой, несмотря на скошенный безвольный подбородок, ныне совершенно скрытый складками жира, и крючковатый нос, напоминающий клюв старого луня, нависавший над седой щетиной усов. Почти ничего не осталось теперь и от пышной, черной как смоль шевелюры; лицо обрюзгло, обвисшие щеки напоминали брыли дряхлого сторожевого пса – и все же весь облик повелителя излучал мощный магнетизм, а молодая улыбка, чужеродно лучившаяся на увядшем лице, обладала прежней притягательностью. Вот и сейчас он улыбался оторопевшему от неожиданности Нумедидесу, хотя в глазах и таилась издевка. – Я вижу, принц, ты уже совершенно оправился. На моей памяти, впервые наследник могущественного Дома Аквилонии ведет себя на благородном пиршестве Осеннего Гона подобно перепившемуся простолюдину… Что с тобою стряслось, племянник? Неужто тарантийское вино все же оказалось чересчур крепким?

Нетерпеливым взмахом ладони он отослал эскорт. Капитан конвоя поклонился и тихо вышел, притворив за собой дверь.

Внезапно жгучий страх захлестнул Нумедидеса. Первый раз Вилер разговаривал с ним таким тоном. Неужели королю донесли о его бесчинствах в Валонском лесу? О брани с немощным Гретиусом, нападении на Валерия, грязных посягательствах на дочь аквилонского нобиля?..

Мысль о неотвратимом возмездии сокрушила несостоявшегося заговорщика. Ноги его подогнулись, и он рухнул на колени, обхватив высокие сапоги короля, захлебываясь слезами бессилия и страха.

– Простите, Ваше Величество! Простите вашего блудного сына! Я и сам не ведаю, что творится со мной. Поверьте, я ни в чем не виноват!

Вилер, склонившись, обнял племянника за плечи, пытаясь поднять его с колен, но тот оказался слишком тяжел для старого властелина.