Страница 25 из 36
Никки помнила случаи, когда мать стояла у окна, глядя на темный город, и, без сомнения, размышляла обо всем том, что отравляло ей существование. В эти спокойные вечера отец иногда подходил к матери сзади и ласково касался спины, будто она – редкая драгоценность. В такие моменты он казался довольным и каким-то размягченным. Шепча ей что-то на ухо, он слегка поглаживал ей спину.
Мать Никки с надеждой смотрела на него и просила внести вклад в дело ее сообщества. Отец спрашивал, сколько нужно. Глядя ему в глаза, будто пытаясь отыскать там осколки порядочности, мать называла сумму. Отец вздыхал и соглашался. Затем его руки скользили ей на талию, он говорил, что уже поздно и что им пора удалиться в спальню.
Как-то раз, когда отец спросил, сколько она хочет получить, мать пожала плечами:
– Не знаю. А что тебе подсказывает твоя совесть, Говард? Впрочем, поистине сострадательный человек давал бы куда больше, чем даешь ты, учитывая, что у тебя денег больше чем достаточно, а нужда так велика.
Он вздохнул:
– Ну, и сколько же нужно тебе и твоим друзьям?
– Это нужно не мне и моим друзьям, Говард, а огромным человеческим массам, взывающим о помощи. Наше сообщество всего лишь борется за то, чтобы удовлетворить эти нужды.
– Так сколько? – повторил он.
– Пять тысяч золотых крон. – Мать проговорила это так, будто держала эту цифру, как дубинку, за спиной, а теперь, увидев брешь в обороне противника, внезапно обрушила ему на голову.
Отец ахнул и отшатнулся.
– Да ты хотя бы представляешь себе, сколько нужно трудиться, чтобы заработать такую сумму?
– Ты не работаешь, Говард. Твои рабы делают это за тебя.
– Рабы?! Да это лучшие мастера!
– Не сомневаюсь. Ты крадешь лучших мастеров по всей стране.
– Я плачу самые большие в стране деньги! Они хотят работать у меня!
– Они – несчастные жертвы твоих хитрых происков. Ты их эксплуатируешь. У тебя самые высокие цены. У тебя связи по всей стране, и ты повсюду заключаешь сделки, лишая работы других оружейников. Ты крадешь еду изо рта трудящихся, чтобы набить собственный карман.
– Я продаю лучший товар! Люди его покупают, потому что хотят получить лучшее. И я устанавливаю на свою продукцию честную цену.
– Ни у кого нет таких высоких цен, как у тебя, и это факт. Тебе вечно нужно больше и больше. Золото – твоя единственная цель.
– Люди охотно покупают у меня, потому что у меня товар высочайшего качества. Вот моя цель! Другие мастерские производят некачественный товар, который себя не оправдывает. Моя сталь лучшей закалки. Моя продукция имеет двойное клеймо качества. Я не стану продавать изделия более низкого качества. Люди мне доверяют. Они знают, что я произвожу лучшие изделия.
– Производят рабочие. Ты просто загребаешь деньги.
– Прибыль идет на налоги и в дело. Я только что вложил целое состояние в новый прокатный стан!
– Дело, дело, дело! Когда я прошу тебя отдать крошечный кусочек обществу, нуждающимся, ты реагируешь так, будто я хочу глаза тебе выцарапать! Неужели ты предпочитаешь видеть, как люди умирают, чем пожертвовать крохи на их спасение? Неужели деньги действительно значат для тебя больше, чем человеческая жизнь, Говард? Неужели ты настолько жестокий и бесчувственный человек?
Отец на мгновение опустил голову, затем спокойно сказал, что пришлет золото. Его тон снова стал ласковым. Он сказал, что не хочет, чтобы люди умирали, и надеется, что деньги помогут. И предложил идти спать.
– Своими спорами ты вывел меня из себя, Говард. Ты не можешь пожертвовать добровольно. Из тебя нужно все вытягивать, да еще и искать подходящий момент. Ты сейчас согласился только из-за своей похоти. Нет, ты действительно думаешь, что у меня нет никаких принципов?
Отец лишь повернулся и пошел прочь. Внезапно он заметил сидящую на полу Никки и остановился. Выражение его лица напугало ее – не потому, что оно было злым или жестоким. Что-то было в его глазах, очень много невысказанного. Он не имел права проявить свои чувства – и это буквально убивало его. Воспитание Никки было делом матери, и отец дал ей слово не вмешиваться.
Отбросив со лба светлые волосы, он подобрал свой плащ и ровным тоном сказал матери, что у него есть кое-какие дела на работе.
Когда отец ушел, мать наконец тоже заметила Никки, играющую на полу в плетение кольчуги. Скрестив руки на груди, она некоторое время стояла над дочерью.
– Знаешь, твой отец пошел к шлюхам. Уверена, что именно за этим он и ушел. К шлюхам. Может, ты еще слишком мала, чтобы понять мои слова, но я хочу, чтобы ты знала и никогда не доверяла ему. Он дурной человек. Я не стану его шлюхой. А теперь оставь свое занятие и пошли со мной. Я иду к моим друзьям. Пора тебе подключаться и начинать интересоваться нуждами других, а не только собственными.
В доме, куда привела ее мать, сидели несколько мужчин и женщин и о чем-то серьезно беседовали. Когда они вежливо спросили об отце, мать Никки резко ответила: «Он ушел на работу или к шлюхам. Уж не знаю, чем именно он занимается, но повлиять не могу ни на то, ни на другое». Несколько женщин успокаивающе коснулись ее руки, говоря, что понимают, насколько тяжела ее ноша.
В другом конце комнаты молча сидел мужчина, глядевший на Никки зловеще, как сама смерть.
Мать быстро забыла об отце, целиком погрузившись в рассуждения о тяжелом положении простых горожан. Люди страдали от голода, травм, болезней, отсутствия ремесла, безработицы. У многих была куча детей, которых нужно прокормить, старики, за которыми нужен уход… Нет одежды, крыши над головой – и прочее, прочее, прочее. Все это так пугало!
Никки всегда беспокоилась, когда мать заявляла, что так больше продолжаться не может и нужно что-то делать. Ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь поскорее что-то предпринял.
Девочка слушала, как друзья матери говорят о дурных нетерпимых людях, которые питают ненависть к обездоленным, и боялась стать такой же дурной и ужасной. Никки не хотела, чтобы Создатель наказал ее за то, что у нее холодное сердце.
Мать с друзьями долго повествовали о своих глубоких переживаниях, причем каждый высказавшийся исподволь поглядывал на мрачно восседающего у стены человека, а тот следил за всеми темными настороженными глазами.
– Цены на товары просто удручающие, – сказал мужчина с тяжелыми веками. Он сидел, скорчившись на стуле, как кучка грязной одежды. – Это нечестно. Не следует позволять торговцам поднимать цену, когда захотят. Герцог должен что-то предпринять. Король ведь к нему прислушивается.
– Герцог… – протянула мать и отпила глоток чая. – Да, я всегда считала герцога человеком, симпатизирующим нашему делу. Полагаю, его можно убедить ввести соответствующие законы.
Мать глянула поверх позолоченной каемки на сидящего у стены мужчину.
Одна женщина сказала, что уговорит мужа поддержать герцога. Другая предложила написать письмо в поддержку этой идеи.
– Люди голодают, – произнесла морщинистая женщина, когда разговор увял. Остальные согласно забормотали. – Я каждый день это вижу. Если бы только мы могли чем-то помочь несчастным!
Еще одна женщина встрепенулась, как клуша, готовая снести яйцо.
– Просто ужасно, что никто не хочет брать их на работу, когда работы кругом полно!
– Знаю, – кивнула мать, цокнув языком. – Я уговаривала Говарда до посинения. Он нанимает только тех, кого хочет, а не тех, кто больше всего нуждается в работе. Это позор!
Остальные ей посочувствовали.
– Это неправильно, что у немногих есть куда больше, чем им нужно, а у большинства – почти ничего, – сказал мужчина с тяжелыми веками. – Это аморально.
– Человек не имеет права жить ради себя самого, – поспешно вставила мать, отщипывая кусочек пирожного и косясь на мрачного мужчину у стенки. – Я постоянно твержу Говарду, что самопожертвование – высочайший моральный долг человека и единственная причина его появления на этом свете. В этой связи, – провозгласила мать, – я решила пожертвовать на наше дело пять тысяч золотых крон.