Наваждение

На восьмой день около десяти утра дилижанс въехал в Граммант. Элистэ с интересом смотрела в окно. И сам городок, и оживленная рыночная площадь с ратушей и прилегающими к ней зданиями из розоватого фабекского мрамора были ей хорошо знакомы и ничуть не изменились. Вон и «Веселый капрал», где она с таким удовольствием отобедала, когда ехала в Шеррин. А дальше, через площадь, – салон мастерицы Цолиэй, где Элистэ сшили простоватенькие наряды с оборками, решительно забракованные Цераленн во Рувиньяк. Сейчас мастерская портнихи была заколочена и помечена большим красным ромбом. И не удивительно – мастерице, конечно, не могли простить, что она обслуживала провинциальных Возвышенных. Да и многие другие некогда модные лавки тоже были забиты досками и украшены тем же зловещим клеймом. Древняя надпись, высеченная над входом в средневековую городскую ратушу, – «Король, Отечество, Долг» – была закрыта ромбовидным, расписанным от руки транспарантом «Дом Народных Свобод». Тут Элистэ поняла, что она ошибалась: даже старый сонный Граммант – и тот пробудился к новой жизни.

Дилижанс простоял на рыночной площади с полчаса. Как приятно было бы выйти и прогуляться немного – приятно, однако небезопасно. От Грамманта до Дерриваля всего полдня пути. Тут многие помнили маркиза во Дерриваля, его семью и его челядинцев. Элистэ во Дерриваль не видели в Фабеке почти два года, однако ее запросто мог опознать кто-нибудь из горожан, патриот и экспроприационист.

Поэтому всю остановку они провели в дилижансе. Элистэ надвинула капюшон на глаза, опустила голову и притворилась спящей. Так она просидела, пока их старые – и новые – попутчики не заняли свои места и дилижанс не выехал из города. Последние часы путешествия прошли спокойно. Элистэ не отрывала глаз от окна. Фабек был прекрасен даже ранней весной – высокие холмы, низкие тревожные облака. Она впитывала красоту ландшафта, совсем не думая о том, что это ее родные места, ибо подлинной ее родиной, как она теперь поняла, стал Шеррин – с того дня, как она въехала в Северные ворота, и остался таким вопреки всему. Что сказала тогда Цераленн? «Шеррин – это все». Вот именно.

Дилижанс прибавил скорости, и Элистэ, при всем своем напускном равнодушии, не смогла скрыть охватившего ее радостного волнения. Скоро она вернется в Дерриваль. Подумать только! Интересно, что натворила революция в ее родовом гнезде? Она впервые подумала о родных – об отце, матушке, незамужних тетушках с той и с другой стороны. Чужие, в сущности, люди. Отца она не терпела, а все прочие значили для нее не больше, чем она для них. Кого она действительно любила из всех обитателей Дерриваля, так это дядюшку Кинца, но за него она ничуть не боялась. Ему-то, Кинцу во Дерривалю, не страшны никакие банды тупорылых пустобрехов-патриотов. «Не страшны?» В ее душу вдруг впервые закралось сомнение.

Через несколько часов они вышли у развилки, где от тракта Равенства ответвлялся изрытый глубокими колеями узкий проселок к деревне Дерриваль. Элистэ проводила рассеянным взглядом Приморский дилижанс, который покатил дальше по весенней распутице. Вот она и вернулась в родные места, где каждый холм, каждая лощина были знакомы ей, будили воспоминания – и в то же время почему-то казались чужими. Дреф, стоя рядом, окинул взглядом угодья Дерривалей. Она поймала себя на том, что ждет от него подсказки, и разом опомнилась: что за глупость! Наследница во Дерривалей, она же на своих землях! Кто тут Возвышенный? Разумеется, она, и приехали они, чтобы встретиться с ее родственником, поэтому кому, как не ей, взять дело в свои руки?

– Деревню следует обогнуть. Сделаем крюк и пойдем подлеском – дорогу вы знаете. Потом напрямик полями – и в лес, а там выйдем на тропу к дому дядюшки Кинца.

Элистэ утратила былую самоуверенность, и распоряжаться ходом событий теперь ей казалось как-то негоже. Впрочем, с Дрефом ей всегда было неудобно играть роль хозяйки.

На сей раз, однако, он воздержался от язвительных замечаний и, бросив короткое: «Идет», молча последовал за нею. Они прошли по тракту около двадцати минут, потом углубились то ли в лес, то ли в рощицу – чахлые деревца и кустарник, – у подножия холма над деревней Дерриваль.

Прошлое возвратилось. Десять лет, если не больше, миновало с того дня, когда она в последний раз бродила по этим местам с Дрефом сын-Цино, но ничего не изменилось. Элистэ узнавала деревья, по которым когда-то лазала, валуны, наполовину ушедшие в землю, ручей с илистым дном – сколько раз она жаркими летними днями бегала по нему по щиколотку в воде. На миг она словно вернулась в прошлое и, одолевая ручей, переступая по мокрым камням, как в детстве, оперлась на руку Дрефа и столь же естественно не отпускала ее на всем протяжении долгого петляющего спуска с холма. Наконец они добрались до густой рощи, стоявшей на южной границе сеньориальных угодий, вернее, бывших сеньориальных угодий. Здесь Дреф повернулся к ней и тихо сказал:

– Теперь я пойду один.

– Что? – Элистэ сразу выдернула руку.

– Ждите на этом месте и не попадайтесь никому на глаза. Меня не будет часа два с небольшим.

– Хм! Если вы решили…

– Выслушайте и, прошу вас, не кипятитесь. Нельзя нам просто так взять и пройти полем, а затем подняться к дому вашего дяди. Мы здесь давно не были, мало ли что могло случиться за это время. Тут наверняка многое изменилось…

– Изменилось, ну и что? Из-за этого прикажете мне прохлаждаться в одиночестве непонятно где, скорчившись под деревом на манер больной белки, пока вы будете там резвиться…

– Элистэ! Придите в себя! А если Кинц уехал? Если его домик захватила Вонарская гвардия и народогвардейцы или местные экспроприационисты из бдительных обходят дозором нагорья по границам земель Дерривалей?

Она промолчала.

– Сначала нужно все узнать, – продолжал Дреф. – Вам тут ни в коем случае нельзя показываться, но мне-то опасаться нечего. Меня, как бывшего серфа Дерривалей, примут с распростертыми объятьями, и любые мои расспросы не вызовут никаких подозрений. Батюшка первый на них охотно ответит.

– Цино, – пробормотала Элистэ. Как же она могла об этом забыть? Стыд и позор. Ведь родные Дрефа все еще живут здесь – отец и сестра. В памяти Элистэ возник образ вечно недовольной Стелли дочь-Цино, и она сразу вспомнила ее лицо – маску застывшего ужаса – в день гибели Зена сын-Сюбо. Малоприятное воспоминание.