На Боковой речке

Отцепив гранаты от поясного ремня Никуса, я положил их около него.

— Никус! — я рванул его за плечо. — Вот твои гранаты!

Справа, близко от нас, раздался взрыв. «Там же станковый пулемёт». Бросился туда. Там всё было кончено, ни бойцов, ни пулемёта.

Да, я тебе говорил, что четыре танка шло.

Так вот один вырвался вперёд. Башня его медленно поворачивалась. Оба его пулемёта открыли шквальный огонь по нашим окопам. А потом всё случилось очень быстро. Шилов перемахнул через бруствер и пополз навстречу танку. Ещё десяток метров, и он будет в мёртвом пространстве для пулемёта.

И тут я услышал крик:

— Бежим! Драпают!

Оглянулся назад. Кто-то, раскинув руки, без оружия бежал ко второй траншее. Почти все, кто был в окопе, тоже оглянулись. Была решительная минута. Могла возникнуть паника. Думать было некогда. Я вскинул пистолет и выстрелил в спину бегущему. Он упал.

Атаку мы отбили. Шилов остановил тот головной. Сам погиб. И ещё десять человек убило. Два танка расстреляли артиллеристы прямой наводкой с запасных позиций. А один назад повернул.

Так вот, брат, ты догадываешься, кого я убил в этом бою?

— Дмитрий, а если бы ты увидел, что это Никус, всё равно бы выстрелил? — спросил я.

— Да, выстрелил бы, — резко ответил он.

Дождь перестал. Поднялся сильный ветер. Рваные тучи быстро плыли над нами. Далеко за Боковой речкой в берёзовой роще начала было куковать кукушка, но осеклась…

Дмитрий снова закурил.

— Все мои бойцы знали, что я убил своего земляка и товарища. Опускали глаза передо мной.

Политрук Саша Бондаренко говорил: «Не грызи себя. Ты правильно сделал. Всё равно бы его расстреляли».

Я думал: почему же Никус оказался хуже всех? Вместе ходили на охоту, один раз даже заблудились в пургу. Ничего я в нём тогда плохого не заметил. Разве только вот это…

У Никуса бабушка была. Добрая. Всем детям сказки рассказывала. В аласе горевали, когда она умерла. Помню, пришёл я в дом к Никусу. Приоткрыл дверь в его комнату. Он примерял новый костюм и улыбался, в зеркало на себя смотрел.

Вот и всё. Ничего больше вспомнить не мог.

Потом Саша Бондаренко принёс мне на подпись похоронные.

— Туласынов семейный был?

— Семейный, жена, сын, родители.

— Ты знаешь, — сказал Саша, — зачем им страдать из-за него?

Отправили извещение: «…Ваш муж Туласынов Николай погиб смертью храбрых…»

Так родилась легенда о Никусе. На стене колхозного клуба его портрет. Дариа по сей день ходит вдовой. Нюргун мечтает быть таким, как отец.

Сразу после войны я несколько раз хотел рассказать Дарие правду. Пожалел её. Прослыть женой дезертира — знаешь, что это тогда значило? А Дариа — такой у неё характер — не стала бы молчать об этом, если бы только поверила мне. И беду бы на себя накликала. Да и не совсем я был уверен, что она мне поверит. А если бы не поверила? Как она презирала бы, ненавидела меня! Чем я мог доказать ей свою правоту? Все армейские архивы против меня. Герой Туласынов!

Дмитрий прикурил папиросу только с третьей спички. Руки его тряслись.

Опять полил дождь.

Я молчал. Что я мог ему посоветовать? Имею ли я право требовать, чтобы он рассказал всё Дарие?.. Или Нюргуну?..

— Вы что, спите днём?

У входа в шалаш стояла Дариа, вся мокрая от дождя. Длинные косы её расплелись и как будто ещё больше почернели. Платье из тонкого ситца прилипло к телу, обрисовывало всю её статную фигуру.

Я нашарил рукой плащ, хотел встать, но увидел её удивительно живые, мягкие глаза. Они улыбались. Я как будто почувствовал себя моложе, увидев её.

— Дмитрий, ты говорил с Нюргуном? — тихо спросила она, водя по траве маленькой босой ногой.

— Говорил. Он вечером обещал зайти.

— Спасибо. Давеча, когда мы сюда шли, уж очень он стеснялся. Мол, Дмитрий Степанович подумает, мать в переводчики притащил.

— Да нет, не такой уж он стеснительный, робкий. Внутри-то он потвёрже будет.

— А ты думаешь, Дмитрий, я этого не знаю? Знаю. — Дариа вздохнула. — Тоже вроде мягкий характер у отца был, а в трудное время оказался не хуже других.

— Верно… — еле вымолвил Дмитрий.

Он встал, принёс корзину с карасями.

— Ой, как тут много! Жирные! А вы оставили себе?

— Оставили, конечно, оставили, — сказал я.

— Спасибо вам. — Дариа легко подняла тымтай и повернулась к Дмитрию: — Поделюсь с твоей женой. Скажу, что вместо себя гостинцев прислал. И как это только вы здесь лежите в такую дождливую погоду. Шли бы домой. Никуса, бывало, в дождь из дома не выгонишь… Ну ладно, до свидания.

Дариа уходила по тропинке. Дмитрий смотрел ей вслед.

— Слышал?.. Вот так она всегда твердит: Никус да Никус, — сказал Дмитрий и закусил губу.

Он подошёл ко мне и спросил:

— Ну, ясный человек, давай советуй: что делать? Молчать или рассказать всё как было?

— Не знаю… тебе видней… Это в самом деле не так просто.

— И это всё, что ты можешь посоветовать? Тоже мне, советчик!

— Надо всё взвесить, — начал я, — не торопясь…

— Некогда мне взвешивать. Скоро Нюргун придёт. В рекомендации ведь надо писать и об отце, которого я знал.

— Ну и как же? Что ты решил?

— Я знаю только одно: перед партией надо быть правдивым до конца. Партии нельзя лгать.

Вечером, когда мы уже кончали ужинать, пришёл Нюргун. Дождя не было. Нюргун присел на обрубке бревна.

Дмитрий взглянул на меня:

— Слушай, друг, там на реке две сети не проверены близко от берега. Может, сходишь?

Мне было понятно, что он хочет поговорить с Нюргуном наедине.

Я шёл к заводи и думал: неужели расскажет? Прав он будет тогда или нет?

Только я дошел до реки, снова начался мелкий-мелкий дождь.

1963