Ступени

- Вот он, - сказал вдруг Юрий Дмитриевич сдавленным, прерывающимся от волнения шепотом и сильно схватил Нину за руку. - Вот этот домик.

- Тебе нездоровится? - тревожно спросила Нина. - Вернемся домой... Ты устал сегодня, ляжем пораньше...

- Вот этот домик, - сказал Юрий Дмитриевич. - Я узнал его... Два окна... И в переднем окошке горит свет...

Домик, на который указывал Юрий Дмитриевич, стоял несколько в стороне, на бугре. Крыт он был оцинкованной жестью и окружен крепким высоким забором. Подойдя ближе, Нина действительно прочла адрес, указанный в бумажке.

- Давай поменяемся, - сказал Юрий Дмитриевич, - переедем сюда.

- Что ты, - сказала Нина, - здесь нет ни газа, ни водопровода...

- Зачем тебе газ, - сказал Юрий Дмитриевич. - Домик в кольце... В глубине стакана, стоящего на пепле... Домик на бугре... Как нагадала покойница... Завтра же придем смотреть.

- Хорошо, - сказала Нина, - а сейчас пойдем домой, становится прохладно, я продрогла в сарафане.

Отойдя несколько, Юрий Дмитриевич оглянулся, но домик уже был не в два окна, а в три, все окна были освещены, и впереди была пристроена какая-то стеклянная терраса, так что вид его изменился совершенно. Впрочем, возможно, это был и не тот домик, так как, отходя, они свернули на другую тропинку, левее, и тот домик теперь мог быть заслонен бугром либо соседними домами.

- Я хочу рассказать тебе две притчи, - сказал Юрий Дмитриевич, странные и не к месту... Вернее, не притчи, а истории, но я их почему-то воспринимаю как притчи, хоть и не улавливаю смысла. Одна притча веселая, а другая грустная... Итак, веселая. Когда мне было три года или самое большее четыре года, покойная мать взяла меня с собой в баню. Это было в таком месте и в такие годы, что отдельных номеров, конечно, не было, и приходилось идти в общую... Удивительно, как отлично я всё это помню... Баня бревенчатая, прокопченная. Деревя-нные крышки закрывают люки на полу... И вот какая-то женщина, пожилая уже, толстая туша с громадным, распаренным телом, начала ругаться с матерью. Она кричала: какое право вы имеете брать с собой мальчика в женское отделение... Или что-то в этом роде... Мать говорит: ему только четыре года. А туша кричит: нет, это уже большой мальчик... Она ушла и привела адми-нистраторшу... Они долго ругались, а потом туша ушла, прикрывшись от меня, четырехлетнего ребенка, тазиком... И вот тогда я впервые с интересом посмотрел на этот тазик... Вернее, не на тазик... В общем, ты меня понимаешь...

Нина засмеялась и взяла Юрия Дмитриевича под руку. Они шли по дороге, усыпанной жужелицами. Справа, в заречной деревеньке Бродок, лаяли собаки, а слева, от центра, долетали звуки джаз-оркестра местного Дома культуры, игравшего по четвергам и воскресеньям в городском саду.

- Вторая притча грустная, - сказал Юрий Дмитриевич. - Это уже случилось спустя много лет, в армии на ученье... Была зима, очень глубокий снег. Мы наблюдали за выброской парашю-тного десанта, и у одного из парашютистов в воздухе отказал парашют. Мы видели, как этот человек летел камнем, и слышали, как он кричал... Потом он упал, вскочил мгновенно, начал отряхивать снег с комбинезона и свалился окончательно... Когда его вскрыли, то обнаружили, что у него сразу при падении были оторваны легкие и сердце... С оборванным сердцем он отряхивал комбинезон от снега... Понимаешь, тут действительно притча, но смысла ее я не могу уловить... Последние запасы крови в сосудах, последние доли мгновений жизни мозга тратятся на то, чтоб отряхнуть снег с комбинезона...

Нина чувствовала плечом своим дрожащее, словно в ознобе, плечо Юрия Дмитриевича.

- Опять начинается, - сказал Юрий Дмитриевич. - Нина, я неизлечим и опасен для окружающих... Странная ты женщина... Тебе давно советовали и Бух и Пароцкий... И я советую поместить меня в клинику... Впрочем, я-то, конечно, нет, мне-то, конечно, от одной мысли делается тоскливо... Но что же делать... Может, это действительно выход... Даже путь к выздоровлению... К тому ж вследствие общего возбуждения больные такого рода делаются неустойчивыми ко всякого рода инфекциям...

Они поднялись по деревянным скрипучим ступеням. В общем коридорчике горел свет, и Лиза чистила картошку. Увидав Нину и Юрия Дмитриевича, она сердито поджала губы и отвернулась. Дашутка сидела тут же, на кухонном столе, и баюкала куклу.

- Я куклу покачаю, - сказала она Нине, - а то кукла проголодается.

- Ну-ка молчи, - прикрикнула на Дашутку Лиза. - Что я тебе сказала, ты ведь обещала мне... Если ты будешь говорить, я посажу тебя в темную комнату...

Юрий Дмитриевич и Нина вошли к себе и зажгли свет. Рядом с балконом горел на столбе фонарь, опутанный паутиной. Вокруг фонаря тучей носилась мошкара, движения ее были так быстры и хаотичны, что мошкара сливалась в блестящие пересекающиеся линии. Паутина была густо покрыта погибшей мошкарой.

- Чепуха какая, - сказал Юрий Дмитриевич, - надо разбить этот фонарь, он меня раздражает... Знаешь, как это легко сделать... брызнуть из детской клизмы на раскаленную лампочку холодной водой...

- Что ты, Юрий, - сказала Нина, - Лиза и так обещала пожаловаться на нас в домоуп-равление.

Она подошла и обняла Юрия Дмитриевича.

- Напрасно мы переехали, - сказала она. - Это Бух посоветовал...

- Бух не виноват, - сказал Юрий Дмитриевич. - Смена впечатлений действительно помогает в определенных случаях... И я чувствовал себя лучше... А теперь мне опять хуже... Немного...

Он сел на стул и хотел расстегнуть ворот рубашки, но рука его скользнула мимо ворота и прижалась к левому боку, к ребрам. Нина выбежала в коридорчик и начала стучать к Лизе.

- Лиза! - крикнула она. - Юрий Дмитриевич нездоров... Я хочу вызвать "скорую помощь"... Я пойду звонить, а вы поглядите за ним...

- У меня ребенок... Вы мне покалечили ребенка, - сердито ответила из-за двери Лиза. - Я буду жаловаться на вас в домоуправление...

- Ничего, Нина, - позвал ее из комнаты Юрий Дмитриевич, - мне уже лучше... Иди сюда, посидим, поговорим...

Юрий Дмитриевич действительно несколько оправился.

- Иди сюда, - сказал он. - Сядь рядом со мной, жена моя... Я хочу почитать тебе Еванге-лие... Всё Евангелие... это только одна страничка, верней, главная суть Евангелия... Это первая страничка от Матфея... Лишь она принадлежит полностью Христу. Всё же остальное в значи-тельной части принадлежит Иисусу, сыну плотника Иосифа. Всё остальное сильно перемешано с историей душевной болезни древнего иудея. К тому ж эта страничка - лучшая из поэм, которые я когда-либо читал.