Ступени

- Воля же пославшего меня Отца, - бормотал папа Исай, - есть та, чтоб из того, что Он мне дал, ничего не погубить, но всё то воскресить в последний день...

Вокруг гробов стояли медные подставки со свечами. В каждой подставке было несколько тонких восковых свечей. Стояло также вокруг несколько кафедр, устланных черной материей с белой каймой. На кафедре, расположенной в изголовье гроба, лежала кучка не обожженных еще восковых свечей и листок с отпечатанной типографским способом молитвой.

- Возроптали на него иудеи, - бормотал папа Исай, - за то, что он сказал: я есмь хлеб, сошедший с небес. И говорили: не Иисус ли это сын Иосифа, которого отца и мать мы знаем. Как же он говорит: я сошел с небес?

Юрий Дмитриевич прошел в левую, пустую половину церкви. На одной стене была картина: "Христос в храме". На противоположной - "Христос исцеляет младенца". Стена, прямо распо-ложенная, была вся в позолоченных рамах, сверху донизу увешанная ликами святых. В верхнем ряду, в центре, в более крупной по размеру раме, изображен был бородатый Бог. На коленях у него сидело его собственное бородатое изображение, только маленькое. По левую и правую сторону от Бога располагались праотцы, по четыре праотца с каждой стороны. Слева висел праотец Иаков, справа - праотец Авраам. В следующем ряду, пониже, висели пророки: пророк Моисей, пророк царь Давид и так далее. Всего восемь пророков. Еще ниже висели архангелы. К Юрию Дмитриевичу подошел и стал рядом, запрокинув голову, семнадцатилетний мальчишка.

- Это чей портрет? - спросил он. - Не разберу надпись...

- Праотец Исай, - ответил Юрий Дмитриевич.

- А тут разных наций, - сказал мальчишка. - И евреи, и грузины...

От мальчишки веяло чистотой, непорочной глупостью, как от веселого щенка.

- Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй, - неслось из другой половины церкви. А из передней слышался плач ребенка.

Юрий Дмитриевич вышел из церкви. У заснеженной скамейки стоял мужчина в фетровых сапогах-валенках и говорил кому-то в меховом картузе и очках:

- Я договорился... Двести рублей... Прощальный ужин в заводской столовой... Завком тоже доплатит...

Юрий Дмитриевич пошел вниз по крутой сельской улице. Одна сторона ее была в старых бревенчатых избах, а на второй высились выстроенные недавно многоэтажные дома. В конце улицы был дощатый ларек.

- Давай на троих, - предложил кто-то в бушлате.

- Нет, - сказал Юрий Дмитриевич. Он подошел к ларьку, купил бутылку водки и, обогнув забор, выпил ее сам до половины, прямо из горлышка. Потом он шел неизвестно куда и был неизвестно с кем, но к вечеру, когда небо очистилось от туч и звезды густо повисли над головой, он оказался именно там, где хотел: у подножия асфальтовых ступеней, ведущих прямо к небу. Юрий Дмитриевич плохо видел, потому что очки исчезли, а правый глаз заплыл, вообще вся половина лица была разбита, и Юрий Дмитриевич чувствовал скулу свою и углы губ, точно в них зашиты были твердые посторонние предметы.

Юрий Дмитриевич пошел по оледеневшим, заснеженным ступеням к небу, падая, больно ударяясь локтями, коленями и ребрами. Иногда, когда Юрий Дмитриевич уставал идти, он полз, и снег у лица его слегка притаивал от тяжелого дыхания. На середине лестницы Юрий Дмитри-евич остановился передохнуть, вытащил из кармана бутылку, допил и закусил оледеневшими веточками кустов, росших по сторонам ступеней. Преодоленные ступени исчезли в темноте, словно позади был обрыв, и до покинутой земли было так же далеко, как и до звездного неба. Юрий Дмитриевич полежал молча, обессиленный, затем пополз дальше. Он выполз на тихую заснеженную площадь. Дома уже были темными, ночными, лишь кое-где светились окна. Юрий Дмитриевич стоял на четвереньках, не имея сил подняться в полный рост, и, запрокинув голову, разглядывал громадный ночной собор, купола которого упирались в звезды. Чугунные литые ворота собора были покрыты серебристой изморозью, и сверху, с карнизов, доносилось покряхтыванье сонных голубей.

- Мне с четверенек встать надо, - бормотал Юрий Дмитриевич, - а чтоб с четверенек встать, надо взять в лапы камень... Я слаб, но не самый сальный, а самый слабый пращур первым взял в лапы камень, дабы с сильным сравняться... Не сила, а слабость родила человека... Слабость порождает силу, а сила - слабость.

Юрий Дмитриевич уткнулся в сугроб, прижался распухшей щекой к свету. Площадь была по-прежнему тихой и пустой, лишь один человек шел к нему, поскрипывая сапогами.

- Человек, - с надеждой и радостью сказал Юрий Дмитриевич. - Человек, научи... Я твой меньший брат... Я на четвереньках... Просвети, человек... Похить огонь... Освети дорогу... Поведи меня, человек...

Человек наклонился, просунул руку за спину Юрию Дмитриевичу, захватил умелым приемом и, твердо, больно упираясь своим предплечьем в лопатку Юрия Дмитриевича, повел...

* * *

Очнувшись, Юрий Дмитриевич увидел Буха. Бух сидел и вновь дышал мятными лепешками, щупал маленькими пальцами тело.

- Бенедикт Соломонович, - сказал Юрий Дмитриевич, - Бенедикт Соломонович, какое беспокойство... Вы приехали ночью... Сейчас ведь ночь, я чувствую это по тишине.

- Лежите спокойней, - сказал Бух.

- Бенедикт Соломонович, - сказал Юрий Дмитриевич, - вы слушали курс нервных болезней у профессора Пароцкого Ивана Ивановича... Помните, он всегда приводил один и тот же пример. Больной Н. пошел на охоту... Как в арифметике. Из пункта А в пункт Б вышли два пешехода... - Юрий Дмитриевич сел, натянув одеяло на плечи. - Итак, больной Н. пошел на охоту, и там у него возникло опасенье, что своим выстрелом он убил мальчика, собиравшего грибы. Это опасение возникло у него, несмотря на уверенность, что никакого мальчика в лесу не было, что сезон не подходит для сбора грибов... Тем не менее, он обследовал тщательно весь лес в пределах максимальной возможности поражения выстрелом из ружья... А может, он прав, этот больной Н. Он прав, потому что обеспокоен. Он обеспокоен мыслью, достаточно ли бережно он живет в мире, где человека убить проще и доступнее, чем убить воробья...

Юрий Дмитриевич говорил торопливо, потому что знал: сейчас появится медсестра со шприцем. И она действительно появилась, но с опозданием, так что Юрий Дмитриевич успел высказаться. Он сам протянул ей руку и услыхал, как игла с легким скрежетом проколола кожу...