Ступени

- Здравствуйте, - неуверенно ответила Екатерина Васильевна.

- Я, собственно, доложила, что вы больны.. Мы повестку собирались вам домой переслать..

- Какую повестку? - спросил Юрий Дмитриевич.

- Вам прибыла повестка из милиции.

- Давайте.

- Она у Николая Павловича.

Юрий Дмитриевич услыхал, как за спиной Люся шепталась с прорабом, и прораб закряхтел, искусственно зевнул, чтоб подавить смешок.

Юрий Дмитриевич шагнул к боковой двери, но Екатерина Васильевна с неожиданной для ее грузного тела ловкостью вскочила, поспешно сказала:

- Минутку, я доложу... - и протиснулась в дверь, захлопнув ее перед Юрием Дмитриеви-чем, а возможно, даже прижав изнутри задом. - Входите, сказала она, выйдя несколько погодя и тревожно посмотрев в лицо Юрию Дмитриевичу.

Вся стена в кабинете была уставлена книжными шкафами светлой полировки, где тесно стояли книги с золотистыми корешками. В углу стоял скелет. Сам Николай Павлович, цветущий, очень волосатый мужчина, сидел не за столом, а в кресле рядом, очевидно, приняв эту позу из демократических соображений. Он был в нейлоновой японской рубашке, расстегнутой на груди, седеющие волосы густо подпирали его под самое горло. Николай Павлович во время войны был замполитом крупного госпиталя. Позднее работал в Министерстве здравоохранения, а с 52-го - замдиректора мединститута.

- Как вы себя чувствуете? - поднимаясь навстречу и улыбаясь, спросил Николай Павлович.

- Ничего, - ответил Юрий Дмитриевич. - Мне прибыла повестка?.. Это интересно.

- Да, - ответил Николай Павлович. - Кстати, выглядите вы неплохо... Я так и предполагал... Бух, как всегда, преувеличивает... В таких случаях я предпочитал бы не Буха, а Соловцева... Несмотря на опыт, Бух все-таки излишне... - Николай Павлович задумался, подыскивая слова, - излишне специфичен...

- Что вы имеете против Буха? - спросил Юрий Дмитриевич, разглядывая волосатую грудь Николая Павловича, волосы вились колечками, как у барашка, - письмо в министерство о вас сочинил я, я был инициатором.

- Люблю откровенных мужиков, - сухо сказал Николай Павлович. - Русский человек, даже если он идет на поводу, сохраняет, пусть помимо своей воли, какие-то благородные качества.

Он обошел вокруг стола и сел, прочно поставив локти.

- Садитесь, - коротко кивнул он.

Юрий Дмитриевич сел.

- Ваш коллективный пасквиль, - сказал Николай Павлович, наклонив голову, точно собираясь боднуть, - ваш пасквиль у меня... Его переслали Георгию Ивановичу, но, поскольку Георгий Иванович болен...

- Значит, попало не по назначению, - сказал Юрий Дмитриевич мягко, точно терпеливо разъяснял непонятный вопрос студенту, - напишем опять... Или я просто поеду... Нельзя вам, Николай Павлович, быть замдиректора мединститута. Николай Павлович, если в начале века человечество умирало главным образом от туберкулеза и заболеваний кишечника, то теперь оно умирает от заболеваний сердца, рака и болезней нервной системы... Это болезни движения... Человечество изнемогает от собственных темпов... Рак убивает миллионы беззащитных... Каждый медик, просыпаясь утром, прежде всего должен испытать чувство стыда...

Николай Павлович осторожно позвонил. Дверь скрипнула, но Екатерина Васильевна не вошла, очевидно, просто заглянула.

- Продолжайте, - сказал Николай Павлович. - Я вас слушаю. Кстати говоря, какое магическое исцеление... Еще вчера бред по телефону, а сегодня вы говорите как умелый карьерист, пытающийся с помощью склоки занять чужую должность...

- Я не претендую на должность, - сказал Юрий Дмитриевич, - но ее должен занимать опытный специалист, особенно учитывая преклонный возраст и болезни Георгия Ивановича... Он, собственно, числится директором номинально...

- Ну, конечно, - выкрикнул Николай Павлович. - Значит, Бух...

- Бух опытный специалист, - сказал Юрий Дмитриевич.

- Минутку, - сказал Николай Павлович, всем телом подавшись вперед. - А в пятьдесят втором, когда Буха разоблачили... Вернее, когда возникли всякого рода сомнения... Вы ведь тоже подписали письмо...

- Да, - сказал Юрий Дмитриевич, он сидел, прижавшись головой к высокой спинке кресла, чувствуя, как в венах около уха гудит кровь, - я сейчас был в зоопарке, там кролик сливается с удавом... Я подписал в 52-м на Буха, а в 51-м Бух подписал на Сокольского... А Сокольский, перед тем как повеситься, оставил записку. Ни слова к жене, к детям. Одни лозунги... История знает немало палачей и жертв, но никогда еще жертва и палач не были так едины, никогда еще не было, чтоб жертва столь сильно любила своего палача...

- Я, конечно, не обладаю такими тонкими способностями в установлении диагноза, как Бух, - усмехнувшись, сказал Николай Павлович, - но симулянта я всегда определял с первого взгляда... Когда я был ротным фельдшером, симулянты все находились в строю... Они стояли по ранжиру, - крикнул вдруг Николай Павлович, покраснев, - нам известно, что вы связаны с церковниками... Мы не можем доверить воспитание студенчества человеку враждебной нам идеологии... Вы пытаетесь очернить советскую медицину своими высказываниями... И теперь, когда вы разоблачены... когда милиция вызывает вас в качестве свидетеля по явно спровоциро-ванному делу во время церковных празднеств в храме, вы с помощью Буха пытаетесь симули-ровать душевную болезнь... Вы затеяли бракоразводный процесс с женой, уважаемой женщиной, потому что связались с церковницей... И мы, как воинствующие атеисты, не позволим... Каждое ваше слово застенографировано Екатериной Васильевной и будет направлено в соответствую-щие инстанции... Возьмите вашу повестку. Он метнул бумажку, видно, совсем потеряв самообладание.

Бумажка, подобно бумажному голубю, описала дугу и упала на ковер. Юрий Дмитриевич наклонился и поднял повестку, читая почему-то по складам. Потом Юрий Дмитриевич посмотрел на Николая Павловича и понял, что сейчас ударит его наотмашь, но он еще не решил, куда именно бить. Всё было привлекательно: и лобная кость, довольно развитая и бугристая, и остренький сосцевидный отросток височной кости, и верхнечелюстная кость, несколько вдавле-нная, на которую кулак лег бы очень удобно, перекрыв заодно и странно вдруг запрыгавшие губы. Эти губы несколько отвлекли Юрия Дмитриевича от его размышлений, они начали опускаться все ниже и вскоре оказались на уровне стола.