Страница 2 из 6
Под конец Планкет заговорил о своей семье. Дочь, которую он оставил ребенком, выросла красавицей; сын уже перерос отца, и, когда они вздумали в шутку помериться силами, «этот мошенник»— притворно ворчливый голос рассказчика прерывался от чувства отцовской гордости — дважды положил своего любящего родителя на обе лопатки. Но самое значительное место в его рассказах отводилось дочери. Поощренный, по всей вероятности, явным интересом, который проявляло мужское население Монте-Флета к женской красоте, он долго распространялся о достоинствах и прелестях своей дочки и, наконец, на погибель слушателям показал фотографию очень хорошенькой девушки. Описание первой встречи с ней было настолько своеобразно, что я попытаюсь передать его здесь дословно, хотя речь Планкета не отличалась той обдуманностью выражений и тем изяществом слога, которые характеризовали его эпистолярный стиль.
— Понимаете ли, братцы, в чем дело, — говорил он, — по моему мнению, человек должен узнавать свою кровь и плоть чутьем. Десять лет прошло, как я не виделся с моей Мелинди, а она была тогда семилетней крошкой — вот такая маленькая. И по приезде в Нью-Йорк, как вы думаете, что я сделал? Заявился прямо домой, как в таких случаях полагается, и спросил жену и дочь?
Нет, сэр! Я переоделся разносчиком — да, сэр, разносчиком! — и позвонил к ним. Слуга открывает дверь, а я — соображаете, в чем дело? — предлагаю показать хозяйкам кое-что из галантереи. Вдруг слышу сверху, с лестницы, чей-то голос: «Ничего не нужно, гоните его прочь!»— «Тонкие кружева, сударыня, контрабандный товар», — а сам смотрю наверх. А оттуда отвечают: «Убирайся вон, мошенник!»Я, братцы, сразу узнал голос жены, вернее верного, тут и чутья не нужно, и говорю: «Может, барышни себе что-нибудь выберут?»А жена: «Ты разве не слышал, что тебе было сказано?»И прямо на меня и выскочила. Ну, тут я живо убрался. Ведь вот, братцы, мы с моей старухой уже десять лет не виделись, а стоило только ей налететь на меня, и я давай бог ноги!
Планкет произносил эту речь у стойки — его обычное местонахождение, — но при последних словах он повернулся боком к слушателям и окинул их грозным взором, который возымел свое действие. Те, кто проявлял некоторые признаки скептицизма или отсутствие интереса, сразу же сделали вид, что слушают его рассказ с увлечением и любопытством.
— Ну-с, дня два я слонялся вокруг да около и наконец узнал, что на следующей неделе рождение Мелинди и гостей будет тьма-тьмущая. Такой прием закатили, я вам скажу, просто чудо! Цветов — полно, весь дом сияет огнями, слуги так и бегают взад и вперед, угощенье, прохладительные напитки, закуски…
— Дядя Джо!
— Ну?
— А откуда у них такие деньги?
Планкет смерил вопрошающего суровым взглядом.
— Я всегда говорил, — медленно ответил он, — что как только соберусь домой, то непременно пошлю наперед чек на десять тысяч долларов. Я всегда так говорил. А? Что? Ведь говорил, что поеду домой — вот и съездил, так ведь? Ну?
Была ли его логика необычайно убедительной, взяло ли верх желание дослушать рассказ до конца, но Планкета больше не перебивали. К нему быстро вернулось хорошее расположение духа, и, посмеиваясь себе под нос, он принялся рассказывать дальше.
— Пошел я в самый большой ювелирный магазин, купил бриллиантовые серьги, сунул их в карман и отправился домой. Открывает мне дверь молодчик, на вид этакая, понимаете ли, помесь лакея с проповедником, и спрашивает: «Как прикажете доложить?»Я говорю: «Скисикс». Провел он меня в гостиную, и через несколько минут вплывает туда моя жена. «Простите, говорит, я что-то не припомню такой фамилий». Держится вежливо, потому что я нацепил на себя рыжий парик и бакенбарды. «Из Калифорнии, приятель вашего мужа, сударыня, привез подарок вашей дочке, мисс…»— будто забыл, как ее зовут. Вдруг слышу чей-то голос: «Нас, папаша, на эту удочку не поймаешь! — И выходит моя Мелинди. — Тоже, нашел как обманывать, забыл, видите ли, имя родной дочери! Ну, здравствуй, старина!»И с этими словами срывает она с меня парик, бакенбарды и кидается мне на шею. Чутье, сэр, вот что значит чутье!
Поощренный взрывом смеха, которым было встречено описание дочерних чувств Мелинди, старик Планкет повторил ее слова уже с некоторым добавлением и захохотал громче всех, а потом весь вечер снова принимался довольно бессвязно рассказывать эту историю с самого начала.
И так в разное время, в разных местах — а преимущественно в салунах — рассказывал нам монте-флетский Улисс2 о своих странствованиях. В этих рассказах встречались кое-какие несообразности, слишком много внимания в них уделялось деталям, иногда менялись и персонажи и место действия, раз или два повествование получило совершенно другой конец. Однако тот факт, что Планкет ездил навестить жену и детей, оставался неизменным.
Разумеется, среди таких скептиков, как скептики Монте-Флета, — в обществе, привыкшем загораться надеждой, которая редко осуществлялась в действительности, в обществе, где, пользуясь местным выражением, чаще, чем в других приисковых поселках, «копали золото, а натыкались на обманку», — россказням старика Планкета не очень-то верили. Исключение составлял только один человек — Генри Йорк из Сэнди-Бара. Это он был самым внимательным слушателем Планкета; это его тощий кошелек сплошь и рядом финансировал безрассудные спекуляции Планкета; это ему чаще, чем другим приходилось выслушивать описание чар Мелинди; это он взял у старика ее фотографию, и он же, сидя однажды вечером у себя в хижине перед очагом, до тех пор целовал эту фотографию, пока его приятное, добродушное лицо не покраснело до корней волос.
Монте-Флет утопал в пыли. Долгий засушливый сезон всюду оставил свои следы; умирающее лето устлало землю слоем красного праха по колено глубиной, и его предсмертный вздох поднял красные клубы пыли над дорогами. Запорошенные этой пылью тополя и ольховник вдоль реки словно заржавели, и казалось, что корни их, вместо того чтобы уходить в землю, растут прямо из воздуха; камни в руслах пересохших ручьев белели, точно кости, разбросанные по долине смерти. Заходящее в пыли солнце окрашивало склоны гор тусклым медным светом; над вулканами далекого побережья то и дело появлялось зловещее неровное сияние; из горевшего на холме леса тянуло едким смолистым дымом, от которого у жителей Монте-Флета слезились глаза и перехватывало дыхание; свирепый ветер, гнавший перед собой все, что попадалось ему на пути, — в том числе и лето, вялое, как опавший лист, — бушевал вдоль отрогов Сьерры, заставляя людей прятаться по хижинам, и грозил им в окна посиневшим кулаком.
2
так называли римляне Одиссея; в греческой мифологии Одиссеи — царь острова Итака, участник осады Трои, главный герой поэмы Гомера «Одиссея»; славился хитростью, изворотливостью и отвагой