Тень и источник

Как не крепчать пессимизму, если за годы в Германии любить кого-то, кроме жены, удавалось много реже, чем надо бы? Немки пренебрегают вашими знаками внимания, не нравится ваш акцент. Есть, правда, готовые на сближение, но вы не в той нужде, чтобы обладать женщиной, закрыв глаза. Прибегнуть к платной услуге? Наверно, нашлась бы по карману прелестница из экс-СССР, но, будьте уверены: над нею опека, и стоит ли радость риска – попасть под контроль мафии? Остаётся, схватывая взглядом сексапильные фигурки, кланяться случаю за «так себе» – и маяться при виде Ульяны, которая лет на двадцать моложе и столь чувственно привлекательна. Попробуй подступись к ней, будучи человеком непрославленным и, по здешним меркам, малоимущим...

Навряд ли она знает твоё имя, и как не обратиться в слух, когда однажды она останавливается: «Мне понравился ваш рассказ, Вячеслав...» – пауза, чуточка смущения. «Никитич, если угодно». Её улыбка – не дежурная, а живая, тёплая – стала лукавой. «Вячеслав, сможете подождать меня после мероприятия?» – она тут же ушла – человек на работе. В зале рассаживалась публика, вот-вот должны были появиться приехавшие из Москвы поэты.

Ульяна отозвалась о рассказе, который за месяц до того напечатал русский журнал в Германии: Рига семидесятых, юная пара, оба студенты, он тайно слушает радио «Свобода», достаёт произведения самиздата. Возмущение режимом, скрываемое на людях, находит место в любовных записках подруге, юношеские эмоции: «Я ненавижу советский фашизм! В Чехословакии танки давили демонстрантов...» У парня есть неудачливый соперник, он похищает у девушки письма: «Я отнесу их, куда надо...» Её любимого выкинут из университета, и что ещё ждёт его? ссылка, психушка?.. Она идёт на сделку...

Автор в беспокойстве предположений и надежд дожидается конца встречи с поэтами – долгой, неинтересной. Похлопаем заключительному выступлению. Ульяна никак не освободится, выходит и возвращается в зал, который пустеет. Подождём в коридоре. Вот и она, и мы тщетно силимся не улыбаться. Говорит о рассказе расхожее – она под глубоким впечатлением – но кто говорит это! Формы что надо, чуть вздёрнутый носик.

– По-вашему, рассказ удался?

– Это однозначно! Хотелось бы почитать и другие ваши произведения... Вы не против, если мы организуем встречу с вами? Пройдут две запланированных, а затем...

Сдерживая захлестнувшее чувство, не отвечаем ни «да», ни «нет». Ульяна, пойдёмте в бар! Мне не терпится отметить оценку, которую вы дали моему рассказу... Она взглянула дружелюбно и сожалеюще. Сейчас – никак! дела. Но на той неделе будет выставка картин – вы ведь придёте? – почему не поглядеть вместе...

– И в бар.

– В бар! – ответила она с шутливым подъёмом: так, словно притопнула ножкой.

На выставке, стоя перед полотном рядом с ней, он в воображении поглаживал округлость её зада, обтянутого тонкой материей платья. Обсуждали картину. Высокий речной берег в полнолуние, берег, увенчанный таёжными великанами, река заворачивает, унося свои воды, и видна далеко-далеко... Ульяна произносит: какой простор! я ощущаю его в буквальном смысле; здесь, в Германии, этого нет, всегда где-нибудь крыши домов, кирха, замок. А тут с берега просто полетела бы в ту даль... Да, создаётся иллюзия полёта – говорим в тон ей, обнимая её сбоку чуткой рукой и любовно прижимая к себе: в воображении. Поэтичное парение – говорит она, и вы показываете себя: тонко передан эффект лунного освещения. Но уже было у Куинджи... Она взглянула внимательно; с серьёзным видом поболтали с ней и о Кустодиеве, заодно о Рерихе.

Кивнуть светски-насмешливо на пейзаж: «Иллюстрация к лермонтовским пальмам? С эротическим дополнением». Пески, пальмовая рощица, ручей. По колено в нём, несколько заслонённая стволом дерева, – обнажённая дева. «Нимфа из видика!» – получилось сказать свысока?.. Ульяна: она не против эротики, но не примитивно ли – взять и поместить женское тело, как заснятое. Он делает поворот, что присуще сложным интересным натурам: но посмотрите, как тело ярко подано! оно же в тени, однако бархатный полумрак словно обтекает его, притом резкость незаметна. Тень тенью, а... «Да-а...» – она изучает полотно.

У вас прорывается возбуждение: «А здесь эротика совершенно изысканна». На картине – утонувшая в меду пчела; позади сосуда, сквозь него, проглядывают очертания круглого плода вроде белой тыквы. Фон, выступающий ненавязчиво властно. Мёд прозрачен.

– Всмотришься – и пчела словно и в нём, и...

– На попе, – сказала она, усмехнувшись, глядя ему в глаза.

Он едва не хохотнул. Пробуя, пробуя ладонью её полушария (мысленно), ляпнул первое, что попросилось на язык:

– Вам как женщине... нравится Путин?

У неё выжидательное выражение. Надо объяснить, почему это попросилось на язык.

– Я читал, есть немало россиянок, для кого Путин – сексуальный кумир, их зовут путинками... Меня и дёрнуло на своего рода тест...

Она спокойно улыбнулась – так, точно это и был ясный ответ (которого, однако же, не было). Он думал, она останется несловоохотливой, но в баре, выбрав коктейль Cosmopolitan, Ульяна с весёлым любопытством глядела, что будет пить он. Когда заказал смесь белого рома с сахарным сиропом, с соками зелёного лимона и апельсиновым, задорно бросила: «Скольких дам вы этим угощали, признайтесь!» Он игриво помялся, сделал вид, что сейчас ответит, и, как и следовало, промолчал. Начал о том, о чём начинают, углубляя знакомство. Пара вопросов, отвлеклись-вернулись, беседа клеится. Она была москвичкой (так и думал). Окончила инъяз (как и его жена – намного раньше и в ином городе. Но о ней ни к чему). В Германию Ульяна приехала с мужем на постоянное местожительство. «Мы расстались, наш брак изжил себя», – её лицо отразило неприязнь к теме. Тут же глаза улыбнулись. Она хотела бы сказать о его рассказе. Конфликт, накал, всё, что творится в душе героини, – не оторвёшься! Наверно, можно было бы опустить натурализм, когда она и подлец в постели... но и тут до чего хорошо написано! Вы до тонкости знаете женщин. Ведь он её вынудил к постели, но независимо от этого ей по-женски сладко от мужчины, она стремится получить больше наслаждения...

Махом допить коктейль. Хорошо, что осталось на нормальный глоток. Как она смотрела в упор, говоря... Он шутливо приложил руку к сердцу, наклонил голову. Ульяна, однако, осталась серьёзной. «То, что вы написали, – сила! – и не без робости: – Должна признаться, я пишу... вернее, пытаюсь. Может быть, это поздновато...» (кокетничает). Он не возьмётся прочесть её опус?

Вон к чему шло. Таким образом с ним не раз завязывали дружбу в той иной, до развала, жизни. Но тогда его внимание кое-чего стоило: у него выходили книги, он был завотделом самой крупной в Латвии газеты – органа ЦК Компартии.

Расположение Ульяны проистекает не оттого, что она питает иллюзии насчёт его нынешней значимости. Она почувствовала его дарование, он её заинтересовал (что в том невероятного?), и ей, естественно, хотелось бы услышать похвалу её пробе пера.

Договорились, что он зайдёт к ней на работу за рукописью (с нею она передала листок: номера домашнего телефона и мобильника). История любви была описана почти без стилистических огрехов – и без единого нового штришка. Молодая москвичка и немец; прилетевший в Москву, он выказал отменные манеры, предупредительность, а у себя дома в Германии обратился в скареду, замучил жену придирками: не надо мыть голову под душем! надо заткнуть умывальную раковину, наполнить её водой и там мыть голову.

Сколько раз было читано об этом!.. Что сказал бы Вольфганг Тик и о заезженном немце, и о столь же изморённой авторами россиянке, которая горючими слезами плачет по покинутой родине... Звоним Ульяне: прочитал! (произнесено в порыве). О ностальгии столько написано, но вы сумели передать по-своему – трогательно-трогательно! пронзительно. У вас талант! «Вы мне льстите», – говорит она приглушённо и жалобно-доверчиво. «Не страдаю привычкой – так дёшево угождать. Вы нашли свежие детали...» Разговор в том же духе на добрые полчаса. Назавтра она позвонила, потом он ей. Они побывали на гала-концерте в Русском доме, затем в баре он пристукнул стаканом о её стакан: