Тень и источник

– Тут есть книги эмигрантов, какие-то Бог весть как попали сюда из-за океана. Мне надо подзаняться, – Вячеслав Никитич на миг повернул голову к залу, после чего обезоруживающе непринуждённо польстил: – Ну, а с тобой поговорить всегда полезно.

Вольфганг уставился в рукопись. «Скрываешь удовольствие», – подумал приятель. Сказав «с твоего позволения», он сходил за стоявшим неподалёку плетёным креслом и сел подле Тика.

– Читай-читай – не буду мешать! – Слотов упреждающе поднял руку, когда тот собрался заговорить, и принялся перелистывать записную книжку.

Тик, однако, осведомился, чем вызван интерес к эмигрантским изданиям. Приятель мысленно хмыкнул: почему бы и в его голове не созреть замыслу, достойному внимания?

– Я взялся за роман, – начал он. – Герой принадлежит к нашему с тобой поколению, но родился на Западе. Отец – русский, выросший в буржуазной Латвии. Когда в сороковом в неё вошла РККА, он бежал в Швецию. Дельный, способный мужик, он поездил по свету, не желая ввязываться в гремевшую тогда войну. Она окончилась, он встретил русскую, которая во время войны оказалась в Германии и сумела остаться на Западе. Их сын младенцем слышит русскую колыбельную. Всё его детство окрашивают разговоры родителей о России. Они мечтали, что она станет такой, в какую можно будет вернуться, – произнёс Вячеслав Никитич не без пафоса.

На лице Тика отразилась ирония, но с замечанием он не поспешил, и приятель продолжил. Его герой, став образованным человеком, углублённо размышляет о судьбе исторической родины, ему интересны воззрения, раздумья других эмигрантов, и он следит за русской прессой и литературой Зарубежья, находит издания разных времён, выходившие в разных частях света.

– Я попытаюсь по-своему рассказать, как вырабатывается оптимистический взгляд на будущее России, – пояснил Слотов собрату по перу, давая, таким образом, понять: у тебя – твоё творение, у меня – моё. Он действовал, как некогда действовали осаждавшие крепость, воздвигая напротив крепостной стены собственное сооружение. В него полетел первый камень из пращи.

Тик проговорил дружелюбно, почти спрятав снисходительность:

– Ближе к истине – взгляды людей, которые живут в России, а не оторваны от неё...

– Извини меня за банальность – большое видится на расстоянии, – возразил Вячеслав Никитич. – Россияне слишком зависимы от злобы дня, и если кто не махнул рукой на то, что будет завтра, впадают в иную крайность: тешат себя сном о чудесном возрождении. Чудо не явится, но надежды на оздоровление обоснованы. Зная Россию, россияне недостаточно знают другие страны, чья история сопоставима с русской. В Аргентине красные появились задолго до нашего Октября, залили страну кровью, почти развалили, царила грабиловка, людей убивали, если в их одежде не было чего-либо красного... – Слотов замолчал, словно спохватившись, что сие слушателю известно.

Тик сказал: здесь есть книга очерков, изданная в Буэнос-Айресе.

– Я как раз хотел посмотреть. О сюжете заболтался... – виновато сказал Вячеслав Никитич. Его вид меж тем показывал, что он не спешит лишать коллегу своего общества.

Тик раздумывал, как ещё отозваться о замысле Слотова, не слишком его обидев. Тот вывел приятеля из затруднения, спросив, а какие ему помогают источники? Эту библиотеку, напомнил Тик, облюбовали германские леваки, в частности, анархо-синдикалисты. Была пора, когда они отправлялись в Россию и, случалось, привозили литературу, каковая не воспроизведена в интернете.

– Я здесь нашёл книжечку, кое-что в ней ксерокопировал... – доверительно поведал писатель. – Статья озаглавлена «Абортированный Распутин».

Лицо Слотова выразило: «О-о?!»

– Сходство – невероятный скачок ввысь. Ну, а причастие объясняет несходство в остальном... – пристально смотревшие глаза Тика на миг повеселели.

– Разница, что ни говори, – заметил тоном согласия Вячеслав Никитич. У него было выражение человека, который понимает больше, чем слышит.

Твой герой, сказал Вольфганг, в своих исканиях отвлекается от сегодняшнего момента. А если проследить путь того, кто у руля ныне? Кое-что оказывается под знаком вопроса.

– Ты уже говорил, – обронил Слотов без любопытства.

Повисла пауза. Дело, поглотившее Тика, упрямо заявляло о себе. Он, словно принуждённо, произнёс:

– Мы с ним появились на свет осенью пятьдесят второго, с разрывом в пять дней. Родители назвали меня Вольфгангом, так сказать, для себя – записали Владимиром. Тёзка, – сделал ударение Тик, – родился ленинградцем, я им стал шести лет. Родители захлопотались с переездом, устройством, и в школу я пошёл почти в восемь: как и он. В шестидесятом году.

– В ту же школу?

– Нет. Мы жили в разных районах.

Слотов знал по прежним рассказам Тика: его отец был физиком, весьма ценимым специалистом. Во время войны его как немца депортировали, он оказался в некой шарашке в Челябинске, где отличился. За него ходатайствовали видные учёные. В пятидесятые он стал настолько нужен, что его, несмотря на национальность, перевели в Ленинград. Это было редкое исключение.

Сейчас Слотов услышал подробности о семье. Ей выделили квартиру в новом доме. Тесную хрущёвку, но отдельную: две комнаты на троих. Тёзка, его отец и мать жили в коммуналке, в одной комнате. Мать Вольфганга стала сотрудником научного журнала.

– Не сочти, что я дёшево злословлю, – промолвил Тик озабоченно, со строгим выражением глаз. – Я называю факт, принципиально важный для дальнейшего... Кто была его мать? Санитарка, позже – уборщица.

Вячеслав Никитич вспомнил, что в своё время отметил это в биографии малоизвестного ещё человека. Приятель повторил, что не насмехается, и произнёс медленно, взвешивая каждое слово:

– Отец – охранник на заводе, потом слесарь, мать не стала никем, кроме как уборщицей. Представь уровень интересов, разговоров в этой семье. Немудрено, что мой тёзка учился не блестяще.

Слотов глядел поощряюще внимательно. Тик приподнял рукопись, под которой на его коленях лежала папка, и раскрыл её, говоря: у него имеются вырезки из газет начала 2000 года; выборы ещё не состоялись, журналисты пока не почувствовали рамки, за которые не стоит выходить. «Посмотри», – протянул вырезку из газеты «Шанс» за 2 февраля. Петербургские журналисты Роман Попов и Станислав Пылёв рассказали, что их герой окончил школу номер 281, куда пришёл после восьмилетки, с тройками по физике, химии, алгебре, геометрии. А какую оценку он получил за сочинение? Что ему поставили на экзаменах по истории, русскому языку? Учителя не могли вспомнить, а на просьбу показать книгу выдачи аттестатов последовал отказ. Директор школы сказала, что была рекомендация этого не делать. Вопрос «от кого?» оставила без ответа.

– Согласись, – проговорил Вольфганг, – что если бы в аттестате у моего тёзки по названным предметам стояли пятёрки, книгу бы показали.

Вячеслав Никитич выразил улыбкой, что вполне разделяет это мнение. Тик, всем видом подчёркивая, что подступает к важному пункту, произнёс:

– И я и он получили аттестаты летом семидесятого. К тому времени у меня с год как была брошюра об условиях поступления в вузы страны. Я выбрал ещё прежде журналистику, но иной раз западали мысли и о другом поприще. Короче, я пережевал всё, что касалось и философского факультета, и юрфака. На философский, как и на факультет журналистики, принимались предпочтительно лица со стажем работы два года.

– Да, о журналистике – точно! – подтвердил Слотов. – Я всё сдал на «отлично», а стажников и тех, кто после армии, приняли с четвёрками.

– Ну, а на юрфак принимали только имеющих стаж не менее двух лет или отслуживших в армии, – сказал Тик. Поступив на факультет журналистики ЛГУ, он, бывало, общался и со студентами юрфака. Указанное в брошюре подтверждалось: они пришли на юридический не со школьной скамьи. – Так как же так мой тёзка шагнул туда прямо из школы? Почему у него приняли заявление, документы?

Слотов, перед которым приоткрыли щёлку, кое-что, казалось ему, разглядел. Он притворился, будто размышляет, затем осторожно заметил: