'Любоф'

Горланова Нина

'Любоф'

Нина Горланова

"Любоф"

Рассказ

Варе было шестнадцать лет, когда ей поставили длинный, сложный диагноз. Она там ничего не поняла, кроме последних слов: "средней степени, сложной этиологии".

- В переводе на русский это значит: мы сами ни фига не понимаем, соседка по палате прикнопливала фотографию артиста Крючкова с лицом непьющего отца (она была Надежда во всех смыслах, потому что говорила: "Ничего! Все выздоровеем, еще и в Кишинев съездим. Говорят, что Кишинев это маленький Париж").

Варю навестила Мариэтка:

- Здесь конди, а вот вишневое варенье.

Варя угостила Надежду, которая все время или говорила или напевала. Молчать она не умела. Про Мариэтку сразу заметила: "Вся кружевная и дочь генерала. Не встает с постели, пока ей в рот не положат кусочек шоколада". Мариэтка - не дочь генерала! Но и генерала - от промышленности. Ее отец замдиректора кондитерской фабрики. И шоколад там всегда есть.

В столовой Варя угощала вареньем соседей, а сама выкладывала на столе сердце из вишневых косточек. Когда последняя косточка легла на свое место в "сердце", к ним посадили больного с лицом веселого филина. (Через тридцать с лишним лет, в девяностых, такое лицо Варя увидит у Ельцина, счастливо перенесшего операцию на сердце - покажут по телевидению, как родные прогуливают Бориса Николаевича. Эта веселость - веселость после пережитой опасной боли, вот что она означала на самом деле).

А пока Варя с удивлением глядела на новенького. И кстати, когда же будет пробегающе-убегающая девушка в спортивном костюме? И вот она тут: схватила солонку, извинилась, посмотрела на веселого больного, унеслась куда-то, принеслась, поставила солонку на место, посмотрела на Варино сердце из вишневых косточек: "У вас три линии идут от безымянного пальца?". Снова исчезла. Странная завитушка жизни, есть такие люди - орнамент.

В это время "филин" встретился с Варей взглядом, и она поняла, что веселье слоеное. Там есть вопрос: "Стоит ли жить на свете?". И есть ответ: "Не стоит". Однако веселая птичья гримаса надежно заслоняла...

Но почему-то вдруг показалось, что воздуха стало больше! Легко задышалось. Он микро-микро... проявил, а от его внимания уже весь стол расцвел мальво-розами. Это Варя собрала у всех вишневые косточки и пустила куститься и цвести крупные бутоны.

Ночью Варе приснилось, что она танцует в комнате, вдруг ей не стало хватать воздуха, и сверху опустилась огромная рука, которая дает ей этот воздух. Тут Варя захотела поиграть, и рука дала ей плюшевого мишку. Она покачала игрушку и захотела любить руку: стала ласкать ее, гладить, прижимать к щеке, но рука вырвалась. Варя подпрыгнула и поцеловала руку, но та в ответ начала бить ее, и пребольно! Варя молитвенно умоляет руку не бить и просыпается...

Через пять минут она от Надежды узнала кое-что про нового соседа по столу: у него некрасивая фамилия - Дыкин, год назад похоронил жену, умершую родами, на руках два сына-близнеца, ему под тридцать, офицер. Попал сюда с сердечным приступом... Богатые родственники приезжают к нему на машине.

Узнавать что-то об окружающих было ее, Надежды, слабостью. Она так и приговаривала:

- Маленькие слабости большой женщины.

Вскоре, придя из сестринской, она рассказала про Дыкина еще вот что: он зашел к медсестрам с таблетками на ладони и спросил: "Я забыл, как их принимать: под язык, на язык или запить?".

Варя по привычке пораньше пришла к завтраку и встала у окна с открытой форточкой. Она знала: когда появятся все, форточку закроют. Ну и что... сегодня это уже не важно: дышалось полной грудью и казалось, что так будет всегда. Словно в воздухе счастье переплескивалось. К ней подошел Дыкин и сказал:

- Странная нынче весна: без ручейков... снег в один день ушел в землю.

Издалека высвистывала какая-то птица, подавая сигналы, похожие на дудку спортивного арбитра: фу-фу, фу-фу! Звуки ударялись о стекло, а Дыкин рядом стоит, и все это плюсуется, плюсуется, и на волне стеклянных звуков Варю сносит в сторону, на некую поляну, и словно уже лето... Вдруг появилась пробегающая-убегающая девушка, закрыла форточку.

- А я думала: целуются. Хочется увидеть, как целуются, не в кино, а на самом деле! У вас этрусский профиль, вы знаете? Нос и лоб на одной линии, она встала на цыпочки, взяла затылок Дыкина в руки и повернула его голову так, чтоб Варе был виден профиль, и улетела.

Варя вопросительно посмотрела на этот профиль, и он ответил:

- Меня зовут Сергей. Я еще вчера заметил, какие у вас длинные зеленые глаза.

Варя сняла очки:

- Без очков глаза не такие длинные. Меня зовут Варя.

- Слушайте, сутки назад я думал, что умираю... а сегодня легче.

- И мне. Чтобы силы появились, начнем завтракать!

Варя поняла, что такое любовь - это мгновенное взросление! Она легко представляла себя женщиной лет сорока с кипой сушеного укропа, похожего на огромный веник, призванный дать аромат целому миллиону семейных борщей.

- А в котлеты не булку добавляю, а галеты, замоченные в молоке, повествуя нараспев, учила Надежда-во-всех-смыслах (с таким видом, с каким читают монолог Гамлета "Быть или не быть").

Варя внимала, оторвавшись от Пастернака ("И воздух синь, как узелок в руке, у выписавшегося из больницы" - это Мариэтка переписала, они вместе готовились поступать).

- Я визуально зависима, - продолжала Надежда, - поэтому в борщ зелень не режу, а кладу укроп веточкой - в тарелку прямо...

Работала Надежда машинисткой в каком-то научно-исследовательском институте и, видимо, там почерпнула разные выражения, вроде этого "визуально зависима". В то же время слово "любовь" она произносила по-пермски: ЛЮБОФ (твердо в конце).

- Какая такая любоФ, где она? - риторически вопрошала соседка по палате. - То есть ты-то еще можешь полюбить, а вот чтобы тебя!..

Варя сама не знала, откуда у нее берутся взрослые выражения, но она их произносила, их было немало в эти дни. Были не только слова, но и поступки. Например, она заметила, что тапочки у него порвались в одном месте - взяла и зашила. Это было объяснением известно в чем. И стало хорошо. Для нее время стало надвременным, превратилось в покой, несмотря на эту пробегающе-убегающую девушку, всегда некстати появляющуюся возле них.

Через день Надежда предложила Варе тушь для ресниц, и Дыкин спросил: "Ты накрасилась? Зачем?".

- Ну... должна же я быть готова к тому, чтобы нравиться кому-то, если ты меня бросишь!

- Я тебя не бросишь, я тебя любишь, - ответил он и вдруг поцеловал Варю.

Они стояли за шторой в столовой. У поцелуя был вкус черешни и детства. Тут что-то не так, думала Варя, ведь я вступила во взрослую жизнь. И вдруг ее осенило: это понарошке, может, он поцеловал ее, как ребенка! Или это шутка, как неправильное согласование: "Я тебя любишь"... Но! Ведь воздуха еще больше стало, значит, не шутка?

Как быстро потом все для всех раскрылось. Сначала с нею строго поговорил отец:

- Представь: у тебя будет фамилия - Дыкина!

- При чем тут фамилия-то?

- Ну, Варя, тебе ведь учиться надо, ты же хотела в педагогический... и как ты в 16 лет будешь растить двух детей-то!

- Ах-ах, ужасы царизма, - так шутить Варя научилась у Мариэтки.

И тогда отец пообещал купить... золотые сережки, если Варя одумается. Это обещание много сказало ей, ведь мама была на инвалидности, из-за этого и перебрались в Пермь из деревни, чтоб чаще она могла обследоваться... Бабушка с трудом привыкала к городу, каждый день спрашивала: "А помните: наши поросята ходили в стаде с коровами? Ничьи не ходили, а наши ходили!". Бабушка недавно умерла, перед смертью (ей было за семьдесят) в ночнушке пошла на мороз: корову доить. С трудом уговорили вернуться. "Корова не доена!" - "Корову продали, мы в Перми!" - "Зачем продали?!"

И вдруг - золотые сережки! Но Сережа дороже всех сережек на свете.