Страница 18 из 19
Люди смотрят и уже не плачут. Все слезы выплаканы. Слез больше нет. Толпа кричит.
Во рву работают гитлеровцы, захваченные в лагере. Палачей заставили выкопать трупы их жертв.
Глухо звенят лопаты о землю. Палачи работают молча. Они только испуганно вздрагивают, когда слышат яростный рев толпы, и еще ниже склоняются к своим лопатам.
Толпа кричит.
Лопаты стучат о землю. С ужасом вскрикивает женщина. Из груды развороченной глины рва выглянула ножка ребенка.
- Убийцы! - стонет толпа. - О! Убийцы!
Мимо проводят пленных фашистов, солдат и офицеров. Их больше восьмисот. Чтоб оградить их от народной ярости, их ведут по другой стороне рва. Конвоиры показывают им дело их рук. Труп ребенка уже весь извлечен из земли и положен рядом с другими трупами.
Фашисты молча идут мимо. Одни - отворачиваются. Другие - тупо рассматривают трупы.
- Бандиты! - кричит им толпа. - Убийцы!
Толпа густеет. С дороги из окрестных сел сбегаются люди. Только ров отделяет людей от их палачей. Во рву среди трупов замученных - маленький детский трупик.
Гитлеровцы идут, согнув шеи, уткнув глаза в землю. Руки - за спиной. Толпа неистовствует. Словно хлыст, свистят и падают на спины убийц ее крики:
- Убийцы! Дегенераты! Садисты!
Старик поляк Петр Рожанский подымает палку над головой и кричит:
- Чем, чем вы заплатите мне за моего сына? Чем?
11
Снова стучит в окна ветер с Майданека: помни о печах дьявола, поляк, помни о лагере смерти! Помни о миллионах замученных, расстрелянных, сожженных! Помни и мсти!
На площадь перед замком Люблинским стекаются огромные толпы. Поклониться праху мучеников.
Хор поет "Богородицу" - молитву, с которой шло Войско Польское на поля Грюнвальда бить врагов.
Рыдает площадь... Девочки в белых платьях несут венки на могилы. Припали к земле женщины в черном - вдовы замученных.
Обнажив головы, стоят солдаты Войска Польского. Взяли винтовки на караул бойцы Красной Армии.
Торжественно-траурную мессу служит ксендз Крушинский. Перед прахом мучеников он призывает соотечественников к единению. Член Польского Комитета Национального Освобождения В.Ржимовский открывает мемориальную доску на стене Люблинского замка. На ней краткая надпись:
"Миллионам жертв, замученных немецкими
преступниками на Майданеке и в Замке.
6 августа 1944 года.
Польский народ".
Бывшие заключенные несут урну. В ней - пепел из крематория Майданека. Урна замуровывается в стену замка. Делегация Красной Армии возлагает венки от армии и правительства СССР.
Двадцать пять тысяч собравшихся на площади поют старую антифашистскую песню "Рота".
На крови мучеников, в огне борьбы, в братском союзе с советскими народами встает из пепла новая, свободная Польша.
г.Люблин.
1944 год, август
В БЕРЛИНЕ
Есть в жизни армии и в жизни воина даты, которые не забываются. Так навсегда останется в нашей памяти апрель сорок пятого года - в эти дни мы пришли в Берлин.
Когда-нибудь мы будем вспоминать: в Германии тогда стояла сухая весна, и яблони цвели пышным цветом, и фиолетовые анютины глазки смотрели на нас удивленно, и млели сады в весенней истоме, и, когда сквозь аллеи зеленых каштанов и пахучих лип проходили наши тяжелые машины, их броню облипали клейкие весенние листочки.
Но мы не верили этой голубиной весне. Нет, яблони не успокоили воинов, мирные липы не обманули. Горели леса, подожженные нацистами, и хлесткий весенний ветер швырял в нас запахи гари и кипящей в огне смолы. Падали на шоссе обугленные ели, на лица оседали копоть и дым, и каждый метр дороги, каждый камень в городе были против нас - мы добывали их кровью. В эти незабываемые дни мы подошли к Берлину. Чтобы взять его. Чтобы победить.
И мы говорили: теперь осталось сорок, тридцать, десять километров до Берлина. Проклятые метры! Они не легко достались. Но мы шли в Берлин, пробивая железо, камень, бетон. Гитлеровцы залили водой все канавы и рвы, каналы орошения. Они рубили великолепные сосны своих дач и бросали нам под ноги, рубили яблони в цвету и швыряли их на дорогу под гусеницы наших танков. В фруктовых садах они рыли траншеи, в липовых аллеях аккуратно укладывали мины, улицы перегородили баррикадами из кирпичей разбомбленных домов. У самого Берлина они пытались закрыться от наших танков частоколом деревянных надолб, - жалкая попытка, агония!
Все сокрушая, сметая на своем пути, Красная Армия пришла в германскую столицу.
Запомните эти города - Зеелов, Штраусберг, Врицен, Мюнхберг. Ничего не говорили нам названия этих городов, да и сами города - бесцветные, скучные сборища каменных коробок. Но эти немецкие города, как сторожевые псы, лежали на нашем пути в Берлин - за каждый из них надо было вести жестокий бой. Мы видели эти города, они опалены огнем войны, разрушены, горят. Мы видели их судорожное умирание - в дыму, в хлестком беге огня, в рыжей кирпичной пыли, осевшей на свежее оперение апрельской листвы.
Под самым Берлином мы видели сожженные танки, опрокинутые зенитки, стоявшие вокруг города аэростаты воздушного заграждения. Убитые гитлеровцы валялись у зениток, у танков, аэростатов - все подмято, сбито, повреждено в жаркой схватке.
Мы въехали в Берлин со стороны Блюмберга - маленького городка, за которым лежит кольцевая автострада большого Берлина. Она легла под нами двумя широкими асфальтовыми лентами. Между ними - полоса зеленеющей травы, за автострадой - столица.
Мы шли за войсками. Справа в тумане виднелся пригород - Бух. Высокие дома его дымились. Впереди, по липовой аллее, обгоняя нас, на полном ходу мчались танки. На броне сидели десантники. Эти парни из Сибири, с Волги, Дона мчались по широкой улице - аллее Берлина. Им не терпелось, на их лицах полыхал азарт боя. "Даешь Берлин!" было написано на танках. Слева откуда-то била немецкая пушка, снаряды рвались тут же, танкисты мчались. Без задержек. Ближе к центру. На одной из улиц Берлина мы видели нашу пушку. Она стреляла прямой наводкой в дома, где засели солдаты, стреляла по улице, где шли гитлеровцы, поднятые в атаку офицерами, стреляла в окна, двери, чердаки.
Над городом шел воздушный бой. Зенитные снаряды то и дело вспыхивали в небе. Истребители с шумом проносились над крышами и вновь уходили в небо, но огонь наших батарей заглушал небесные шумы, на улицах шел бой. Прижимаясь к стенам, крадучись, шли к нам навстречу жители Берлина. На их лицах испуг, они пришли к нам, они хотят жить. Вот высокий полный немец Отто Гартман механик завода автоматических касс. Он только что выбрался из своей квартиры, бросил все и побежал. Куда? Спасать свою жизнь. Но побежал он не на запад, в центр города, - там настигнут его русские снаряды, - он побежал нам навстречу. Здесь, в тылу русских пушек и танков, спокойнее. Он с раздражением говорит:
- Геббельс вчера уверял, что мы еще не проиграли войну... А, психопат! - и безнадежно машет рукой.
Другой немец - Гуго Партч - высокий худой старик. Слесарь. Руки большие, мускулистые. Он спокоен. Молчалив.
Мы вышли на улицу. Около дома собралось много немцев. Они непонимающими глазами смотрят то в небо, где шумят наши штурмовики, то на танки, пушки, машины. Они растеряны, они подавлены мощью советской военной машины.
- Как вас много! - говорит один из них. - Вас так много, что вы не уместитесь в Германии.
А танки все идут, идут по липовой аллее. Из боя выходят раненые бойцы. Капитан медицинской службы уговаривает их ехать в тыл. Старший сержант Николай Киселев - москвич - не хочет идти в тыл: рука перевязана, воевать можно. Мимо нас, хромая, прошел пожилой боец. Он ранен в ногу. Идет и бормочет: "А все-таки дойду"...
В штабе, расположенном в маленьком домике, покойно. По телефону докладывают:
- Взят завод авиамоторов "Аргус"... Взят газовый завод... парашютный... Взяты вокзал, водокачка, больница, трамвайный парк.
Бойцы майора Михайлова дерутся уже вблизи центральной части города. Бойцы атакуют с вдохновением.