[Голово]ломка

— Кто?

— Ало, Лада… Это Вадим, Аплетаев, из пресс… от Эдуард Валерьича.

Некоторое время домофон молчал и недобро электрически потрескивал.

— А, — разадалось потом. В тоне Вадиму почудилась не то досада, не то усталое отвращение. — Щас, — еще короткая пауза, и — не сразу понятное: — Четвертый. Двадцать семь.

Домофон всхрапнул и умер обратно. Вадим непонимающе подождал. Потолкал дверь. Заперто. Оглянулся. С противоположной стороны противоестественно чистого двора-колодца на него подозрительно глядела ретро-дама в бордовом кашемире с диковинным объектом микробиологии на замшевом поводке. Вадим показал им обоим оттопыренный средний палец. У двери тотчас же клацнуло внутри. Дом был старый, но, как и весь квартал доходных домов начала века, подвергся наружному косметическому ремонту и внутренней хирургической терапии, глубокому еврошунтированию. Теперь здесь были элитные квартиры для тех, кому еще не по карману юрмальские коттеджи в дюнной зоне, но уже решительно невместно жить в сирых спальных районах. Старомодный, отделанный изнутри каким-то-там деревом лифт с мелодичным позвякиванием обстоятельно транспортировал социально чуждое содержимое на четвертый этаж. Двадцать седьмая. Все люди в мире делятся на две категории, говаривал Клинт Иствуд: одни стоят с петлей на шее, у других в руках револьвер. Все люди в мире делятся на две категории, перефразировал Виктор Цой: одни сидят на трубах, другим нужны деньги. Вадим был согласен с обоими. От себя же мог добавить, что все люди в мире делятся на две категории еще как минимум по одному признаку. Одни беспрестанно изощряются и ухищряются, приобретают дорогие вещи, сгоняют лишний вес и наращивают рельеф в тренажерных залах, отсасывают жирок и подкачивают силикон у пластических хирургов, грамотно применяют подчеркивающую и камуфлирующую раскраску, путем регулярного аутотренинга пытаются придать выражению лица и осанке должную победительную уверенность, — и все равно с превеликим трудом добиваются (если добиваются!) желаемого: отформатировать свою несовершенную плоть под ТОВАРНЫЙ ВИД. Привлекательное состояние внешней оболчки, убеждающее окружающих в том, что товар этот можно, нужно и должно купить. Другие могут курить, пить бесперечь, не соблюдать диету, поглощая мучное, сладкое, острое в раблезианских количествах, носить что попало и полагать утреннюю гимнастику дьявольским изобретением, — и при этом в любом виде и прикиде выглядят как отснятые профессиональными фотографами предметы из каталога «Неккерман». И любой изъян в и на них глядится особо тонкой придумкой дизайнеров, стилистов и визажистов, таким способом еще поднимающих и без того впечатляющую цену товара. Когда Вадим был с сильного бодуна, от него шарахались дети и домашние животные, менты же, напротив, выказывали нездоровый интерес. Девушка Лада, постоянная и официальная эскорт-давалка президента крупнейшего банка REX, с убойной (и поднаторевшему в этом жанре Вадиму совершенно очевидной) похмелюги — все равно выглядела даже не как неккермановский объект, а как обложка «Вога» или «Космо». Именно сейчас Вадиму стала окончательно понятна природа пленки, отделявшей лично Ладу от прочей Вселенной. Это был уже не тонкий, легкий на разрыв целлофан, в который приличные супермаркеты пакуют экзотические фрукты вроде январской клубники; а — плотный полиэтилен, от рождения герметично облекающий кажный экземпляр наиболее престижных толстых журналов. Впустив Вадима в спортзальных масштабов холл и не удостоив вообще ни единым взглядом, обложка молча развернулась и на подламывающихся подразумеваемой длины ногах уковыляла в ориентально оформленные квартирные недра. Пропала за углом. Вадим подумал, независимо пожал плечами, оторвал для шага правую подошву от пола. И аккуратно поставил на место. С ботинка черной жижей стекал тающий снег. Изысканно простой пол был выложен из некрашенных, лишь проолифенных янтарно мерцающих досок. Вадим и сам затруднился бы определить, что лежало в основе удржавшего его на месте инстинкта: воспитание, субординация или эстетика. Из-за угла донеслось невнятное нецензурное бормотание. Что-то упало. Вадим помялся еще чуть, мысленно плюнул и поперся на звук, оставляя на нежном янтаре глумливые жирные кляксы. Лада стояла к нему подразумеваемой формы задницей, оконтуренной черной тушью шелкового кимоно, нагнувшись и по пояс погрузившись в стену. Вадим моргнул. Бар. Ласковая подсветка дробилась на гранях и выгибалась на округлостях штучных фунфырей, вязла в рыжем коньячном бархате и соломенном вискарном твиде. Побрякивали разгребаемые бутылки.

— Э-э, — сказал Вадим.

Она обернулась, не успев смахнуть с подразумеваемых достоинств лица выражения острейшей брезгливости.

— Вот блядство, — обратилась обложка к Вадиму. — Одно крепкое.

И, вновь утратив к этому неурочному пришлецу из внешних пределов малейшую тень интереса, обогнула его, чуть задев подразумеваемой хрупкости плечиком, и скрылась на кухне. Вадим, зверея, последовал. Теребя нижнюю губу (подразумеваемой пухлости и яркости), Лада покачивалась перед разверстым эпическим рефриджерейтором. Брезгливость на обложкиной физиономии сменялась смертной безнадегой. Вдруг Лада птичьим движением изъяла с полки темно-бурую емкость, на лице ее, как язычок зажигалки, вспыхнула и погасла мимолетная надежда. Емкость разочарованно шмякнулась о плитку и целенаправленно покатилась к вадимовым ногам. «Пряный соус соя». Обложка бессмысленно проследила путь пряного соуса. Запнулась на ботинках. Вскарабкалась взглядом выше.

— Упс, — она безрезультатно попыталась сфокусировать взгляд. — Слушай… Ты… У тебя пива нету?

Обалдевшего Вадима хватило только на то, чтобы молча помотать головой.

— Хуево, — резюмировала Лада, вороша и без того растрепанную густую гриву редкого, как магический зверь единорог, существа, именуемого «натуральная блондинка». — Ты… э… за пивком сходи, а?

Это было хамство той концентрации, которая нечувствительно переходит в агрегатное состояние благородного абсурда. Подчиняясь его властной кафкианской силе, Вадим тихо и безропотно пересек холл, лестничную клетку, спустился по лестнице, — и лишь во дворе, меж североамериканским седаном и южнокорейским купе, осознал кретинизм ситуации. От души пнул мидл-классовое колесо купе, шарахнулся от истерически ойкнувшей сигнализации и решительно зашагал к своей остановке. В полутора метрах от жестяного вымпела с перечнем автобусных номеров имелся полупрозрачный коробок продуктового киоска. Вадим презрительно посмотрел на него. Зашел.