Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 23

— В светское общество? Мне кажется, вы уже там, раз у ваших ног баронет.

— Это я и хотела бы узнать! — нетерпеливо воскликнула она. — Баронет это много?

— Принято считать, что да. Но я тут не судья.

— Разве вы не бываете в обществе?

— Я? Разумеется, нет. С чего вы это взяли? Великосветское общество интересует меня не больше, чем вчерашний номер «Фигаро»[7].

На лице миссис Хедуэй отразилось крайнее разочарование, и Литлмор догадался: прослышав о его серебряных копях и ранчо и о постоянном пребывании в Европе, она надеялась, что он вращается в высшем свете… Но она тут же овладела собой:

— Не верю ни одному вашему слову. Вы сами знаете, что вы джентльмен. Тут уж ничего не попишешь.

— Возможно, я и джентльмен, но привычки у меня не джентльменские. Литлмор запнулся на миг и добавил: — Я слишком долго прожил на славном Юго-Западе.

Щеки ее вспыхнули; она сразу все поняла… поняла даже больше того, что он хотел вложить в эти слова. Но Литлмор был ей нужен, и миссис Хедуэй выгоднее было проявить терпимость — тем более что это входило в число ее счастливых свойств, — нежели наказывать его за злой намек. Все же она не отказала себе в легкой насмешке:

— Что с того? Джентльмен — всегда джентльмен.

— Не всегда, — со смехом возразил Литлмор.

— При такой сестре и не иметь знакомств в европейском обществе? Быть того не может!

При упоминании о миссис Долфин, сделанном с нарочитой небрежностью, однако ж не ускользнувшей от него, Литлмор невольно вздрогнул. «При чем тут моя сестра?» — хотелось ему сказать. Намек на эту даму неприятно поразил его, она была связана для него с совсем иным кругом представлений; не могло быть и речи о том, чтобы миссис Хедуэй познакомилась с ней, если, как выразилась бы сама миссис Хедуэй, она на это «метила». Но он предпочел отвести разговор в сторону.

— Европейское общество? Что вы под этим разумеете? Это очень неопределенное понятие. Надо представлять, о чем идет речь.

— Речь идет об английском обществе… о том обществе, куда вхожа ваша сестра… вот о чем, — сказала миссис Хедуэй, не любившая обиняков. — О людях, которых я видела в Лондоне, когда была там в прошлом году… видела в опере и в парках… о людях, которые бывают на приемах у королевы. Остановилась я в гостинице на углу Пиккадилли[8]… в той, что выходит на Сент-Джеймс-стрит. Я часами сидела у окна, глядела на людей в каретах. У меня тоже была карета, и когда я не сидела у окна, я каталась в парке. Я была совсем одна. Видеть людей я видела, но никого не знала, мне и поговорить не с кем было. Я тогда еще не была знакома с сэром Артуром… я встретила его месяц назад в Хомбурге. Он поехал за мной в Париж… Вот почему он теперь навещает меня, — последние слова были произнесены спокойно, буднично, без малейшей рисовки, словно иначе и быть не могло и миссис Хедуэй привыкла к тому, что за ней едут следом, а джентльмены, которых встречаешь в Хомбурге, непременно едут за тобой. Тем же тоном она добавила: — Я вызвала в Лондоне немалый интерес… это нетрудно было заметить.

— Вы всюду будете его вызывать, где бы вы ни появились, — сказал Литлмор и сам почувствовал, как банально прозвучали его слова.

— Я не хочу вызывать такой большой интерес, я считаю это вульгарным, возразила миссис Хедуэй с какой-то особой приятностью в своем благозвучном голосе, говорящей, казалось, о том, что она находится во власти нового понятия. Судя по всему, ее ум был широко открыт новым понятиям.

— Позавчера в театре все на вас смотрели, — продолжал Литлмор. — Вам нечего и надеяться избежать внимания.

— Я вовсе не хочу избегать внимания… на меня всегда смотрели и, верно, всегда будут смотреть. Но смотреть можно по-разному. Я знаю, как мне надо, чтобы на меня смотрели. И я этого добьюсь! — воскликнула миссис Хедуэй. Да, она говорила без обиняков.

Литлмор сидел с ней лицом к лицу и молчал. В нем боролись разнообразные чувства; воспоминания о других местах, других часах постепенно овладевали им. В прежние годы почти ничто не стояло между ними, — он знал ее так, как можно знать человека только на просторах юго-западных штатов. Тогда она нравилась ему чрезвычайно; правда, в городишке, где они жили, проявлять слишком большую взыскательность было бы просто смешно. И все же Литлмора не оставляло некое внутреннее ощущение, что его симпатия к Нэнси Бек неотрывна от Юго-Запада, что самой подходящей декорацией для этого лирического эпизода была задняя веранда в Сан-Диего. Здесь, в Париже, она представала перед ним в новом обличье… по-видимому, хотела быть причисленной к совсем иной категории. К чему ему брать на себя этот труд, подумал Литлмор; он привык смотреть на нее именно так… не может же он теперь, после стольких лет знакомства, начать смотреть на нее иначе. И не станет ли она скучной? Миссис Хедуэй трудно было заподозрить в этом грехе, но если она задалась целью сделаться другой, вдруг она станет утомительной? Он даже испугался, когда она принялась толковать об европейском обществе, о его сестре, о том, как то-то и то-то вульгарно. Литлмор был неплохой человек и любил справедливость, во всяком случае не меньше, чем любой его ближний, но в его душевный склад входили и лень, и скептицизм, возможно, даже жестокость, заставлявшие его желать, чтобы сохранилась былая простота их отношений. У него не было особого желания видеть, как «поднимается» женщина, он не возлагал особых упований на этот мистический процесс; он уповал, что женщинам не обязательно «падать» обойтись без этого и вполне возможно, и весьма желательно, — но думал, что обществу только пойдет на пользу, если они не станут «meler les genres» [смешивать жанры (фр.)], как говорят французы. Вообще-то он не брался судить о том, что именно хорошо для общества, на его взгляд, общество было в довольно плохом состоянии, но в правильности этого суждения он был твердо убежден. Смотреть, как Нэнси Бек берет старт на большой приз, — что ж, это зрелище может развлечь, если смотреть со стороны, но стоит из зрителя превратиться в участника спектакля, тут же попадешь в неловкое и затруднительное положение. Литлмор не хотел быть грубым, но миссис Хедуэй не мешало понять, что обвести его вокруг пальца не так-то легко.

— Конечно, если вы захотите чего-нибудь, вы этого добьетесь, — сказал он в ответ на ее последнее замечание. — Вы всегда добивались того, чего хотели.

— Но я еще никогда не хотела того, чего я хочу сейчас… Ваша сестра постоянно живет в Лондоне?

— Сударыня, ну что вам моя сестра? — спросил Литлмор. — Такие женщины, как она, не в вашем вкусе.

Наступило короткое молчание.

— Вы не уважаете меня! — вдруг воскликнула миссис Хедуэй громким, почти веселым голосом. Если Литлмор хотел, как я сказал, сохранить былую простоту их отношений, она, по всей очевидности, была готова пойти ему навстречу.

— Ах, дорогая миссис Бек!.. — вскричал он протестующе, хотя и не очень уверенно, случайно употребив ее прежнее имя. В Сан-Диего он никогда не задумывался над тем, уважает он ее или нет, вопрос об этом просто не возникал.

— Вот вам и доказательство — назвать меня этим противным именем!.. Вы разве не верите, что мистер Хедуэй был мой муж? Мне не слишком везло на имена, — добавила она с грустной задумчивостью.

— Я чувствую себя крайне неловко, когда вы так говорите. Это дико. Моя сестра почти круглый год живет за городом, она недалекая, скучноватая и, пожалуй, грешит кое-какими предрассудками. А у вас живой ум, широкий взгляд на вещи. Вот почему я думаю, что она вам не понравится.

— Как вам не стыдно так плохо отзываться о своей сестре! — воскликнула миссис Хедуэй. — Вы как-то говорили мне в Сан-Диего, что она очень милая женщина. Как видите, я не забыла этого. Вы сказали еще, что мы с ней одних лет. И вам не совестно будет не познакомить меня с ней? Посмотрим, как вы из этого выпутаетесь. — И хозяйка дома рассмеялась без всякой жалости к Литлмору. — Меня ничуть не пугает, что она скучна. Быть скучной — так изысканно. Во мне уж слишком много живости.

7

«Фигаро» — одна из ведущих французских газет.

8

Пиккадилли — одна из главных улиц в фешенебельном районе Лондона.