Осада Лондона

— Я и вообразить не мог, что вы купите сто пятьдесят томов.

— Сто пятьдесят?! Я купила всего два.

— Быть может, два не так уж сильно вам повредят, — заметил Литлмор с улыбкой.

Она пронзила его укоризненным взглядом.

— Я знаю, что вы хотите сказать. Что я и так плохая. Что ж, как я ни дурна, вы должны меня навестить. — И, бросив на ходу название отеля, она покинула фойе вместе со своим англичанином. Уотервил с интересом поглядел ему вслед; он слышал о нем в Лондоне, видел его портрет в «Ярмарке тщеславия»[5].

Вопреки утверждению этого джентльмена, спускаться в зал было еще рано, и наши друзья вышли на балкон.

— Хедуэй… Хедуэй?.. Откуда, черт возьми, у нее это имя?! — воскликнул Литлмор, в то время как они глядели вниз, в исполненный жизни мрак.

— Вероятно, от мужа, — предположил Уотервил.

— От мужа? Но от которого? Последнего звали Бек.

— А сколько их у нее было? — спросил Уотервил; ему не терпелось услышать, почему миссис Хедуэй нельзя назвать добропорядочной.

— Понятия не имею. Это нетрудно выяснить, поскольку все они, как я полагаю, живы. Когда я ее знал, она была миссис Бек… Нэнси Бек.

— Нэнси Бек! — в ужасе вскричал Уотервил. Ему представился ее профиль, тонкий профиль прекрасной римской императрицы. Да, тут многое нуждалось в объяснении.

Литлмор все объяснил ему в нескольких словах еще до того, как они вернулись в кресла, добавив, правда, что не может пока пролить свет на ее теперешнее положение. Она была для него воспоминанием о днях, проведенных на Западе; в последний раз он видел ее лет шесть назад. Он знал ее очень хорошо, встречался с ней в разных местах; полем ее деятельности были, главным образом, юго-западные штаты. В чем заключалась эта деятельность трудно сказать, одно было ясно: она ограничивалась светскими рамками. Говорили, что у нее есть муж, некий Филаделфус Бек, издатель газеты демократов «Страж Дакоты», но Литлмор ни разу его не видел — супруги жили врозь, и в Сан-Диего считали, что брачные узы мистера и миссис Бек почти окончательно распались. Как он вспоминает теперь, до него впоследствии дошли толки, что она получила развод. Получить развод не составляло для нее никакого труда: никто из судей не мог перед ней устоять. Она и прежде раза два разводилась с человеком, имени которого он не помнит, и, по слухам, даже эти разводы были не первыми. Она не знала в разводах никакого удержу. Когда Литлмор впервые встретил ее в Калифорнии, она звалась миссис Грэнвил, и ему дали понять, что имя это не благоприобретенное, а унаследованное от родителей и вновь взятое после расторжения очередного злосчастного союза. В жизни Нэнси это был не первый такой эпизод — все ее союзы оказывались злосчастными, и она переменила с полдесятка имен. Она была прелестная женщина, особенно для Нью-Мексико, но злоупотребляла разводами… Это подтачивало всякое доверие; она разводилась чаще, чем выходила замуж.

В Сан-Диего она жила у сестры, очередной супруг которой (та тоже уже прошла через развод) был самой важной персоной в городе, владел банком (при содействии шестизарядного револьвера) и не давал Нэнси оставаться без крова в ее безмужние дни. Нэнси начала рано, сейчас ей, должно быть, лет тридцать семь. Вот все, что он имел в виду, когда назвал ее недобропорядочной. Хронология ее браков довольно запутана; во всяком случае, ее сестра однажды сказала Литлмору, что была такая зима, когда даже она не знала, кто муж Нэнси. Увлекалась Нэнси чаще всего издателями она питала глубокое уважение к журналистике. Все они, видимо, были ужасными негодяями, — ведь ее привлекательные качества ни у кого не вызывали сомнения. Было прекрасно известно, что как бы она ни поступала, она поступала так из самозащиты. Словом, кое-какие поступки за ней числились. В том-то и суть. Она была очень хороша собой, неглупа, приятного нрава, одна из лучших собеседниц в тех краях. Типичный продукт Дальнего Запада, цветок, возросший на побережье Тихого океана: невежественная, невоспитанная, сумасбродная, но исполненная отваги и мужества, с живым от природы умом и хорошим, хотя и неровным вкусом. Она не раз говорила ему, что подвернись ей только случай… Теперь, по-видимому, этот случай подвернулся. Одно время Литлмор без нее просто пропал бы. У него было ранчо неподалеку от Сан-Диего, и он ездил в городок повидаться с ней. Иногда оставался там на неделю, и тогда они виделись каждый день. Стояла нестерпимая жара; обычно они сидели на задней веранде. Она всегда была столь же привлекательна и почти столь же хорошо одета, как сегодня. Что до внешнего вида, ее в любую минуту можно было перенести из пыльного старого городишки в Нью-Мексико на берега Сены.

— Эти женщины с Запада поразительны, — сказал Литлмор. — Им нужна лишь зацепка.

Он никогда не был в нее влюблен… ничего такого между ними не было. Могло бы быть, но почему-то не было. Хедуэй, по-видимому, был преемником Бека; хотя, кто знает, в промежутке между ними, возможно, были и другие. Она не принадлежала к высшему обществу, была знаменитостью только в местном масштабе («элегантная, блистающая талантами миссис Бек», — так называли ее в тамошних газетах… другие издатели, не ее мужья), но в этой огромной стране «местность» — понятие весьма широкое. Она совсем не знала восточных штатов и, насколько ему известно, никогда не бывала в Нью-Йорке. Однако за эти шесть лет многое могло случиться; без сомнения, она «пошла в гору». Запад снабжает нас всем (Литлмор рассуждал как абориген Нью-Йорка), почему бы ему не начать, наконец, снабжать нас блестящими женщинами. Она всегда смотрела на Нью-Йорк свысока; даже в те дни она только и говорила, что о Париже, хотя у нее не было никаких надежд туда попасть. Так вот она и жила в Нью-Мексико. Она была честолюбива, провидела свое будущее и никогда не сомневалась, что уготована для лучшей судьбы. Еще в Сан-Диего она нарисовала в воображении своего сэра Артура; время от времени в ее орбиту попадал какой-нибудь странствующий англичанин. Они не были все подряд баронетами и членами парламента, но все же выгодно разнились от издателей. Любопытно, что она намерена делать со своим нынешним приобретением? Нет сомнения, баронет может быть с нею счастлив… если он вообще способен быть счастлив, а это не так-то легко сказать. Вид у нее роскошный — вероятно, Хедуэй оставил ей изрядный куш, чего нельзя было вменить в заслугу ни одному из его предшественников. Она не берет денег… он уверен, что денег она не берет.

На обратном пути в партер Литлмор, рассказавший все это в юмористическом тоне, однако ж и не без легкой грусти, неотделимой от воспоминаний о прошлом, вдруг громко рассмеялся.

— Прекрасное изваяние… сочинения Вольтера! — воскликнул он, возвращаясь к их разговору в фойе. — Забавно наблюдать, как она пытается воспарить над самой собой; в Нью-Мексико она понятия не имела ни о каком ваянии.

— А мне не показалось, что она хочет пустить пыль в глаза, — возразил Уотервил, движимый безотчетным желанием быть снисходительным к миссис Хедуэй.

— Не спорю, просто она — по ее собственным словам — ужасно переменилась.

Они были на своих местах еще до начала третьего акта, и оба снова взглянули на миссис Хедуэй. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, медленно обмахиваясь веером, и, не таясь, смотрела в их сторону, словно все это время ждала, когда же Литлмор войдет в зал. Сэр Артур Димейн сидел хмурый, уткнув круглый розовый подбородок в крахмальные воротнички; оба как будто молчали.

— Вы уверены, что он с нею счастлив? — спросил Уотервил.

— Да. Люди вроде него проявляют это именно так.

— И она выезжает с ним одна? Где ее муж?

— Вероятно, она с ним развелась.

— И теперь хочет вступить в брак с баронетом? — спросил Уотервил, словно его приятель был всеведущ.

Литлмору показалось забавным сделать вид, будто так оно и есть.

— Он хочет вступить с нею в брак.

— Чтобы получить развод, как остальные?

— О нет, на этот раз она нашла то, что искала, — сказал Литлмор, глядя, как поднимается занавес.

5

Журнал «Ярмарка тщеславия. Еженедельная выставка политических, общественных и литературных товаров» (1868–1929); при нем выходило приложение «Альбом Ярмарки тщеславия» (1869–1912).