Тополь стремительный

Создавая новые породы, Кондратенков передавал их на поля для массового изучения, и обширный актив помогал ему совершенствовать породу. Улучшенная порода опять направлялась на поля, и так много раз.

Все это потребовало не один год. Сын Кондратенкова, Андрюша, когда-то в детском саду сажавший веточки на песочке, теперь уже сам мечтал о лесотехническом институте. Окончательно смирившись с победой ученика, профессор Рогов целиком отошел от селекции, посвятив себя изучению физиологии дерева, а ртищевская школьница Вера Дмитриева за это время превратилась в студентку Зеру Николаевну, любимую сотрудницу Кондратенкова. И это она постучала в дверь, прервав воспоминания Ивана Тарасовича.

- Иван Тарасович, можно? Мы с Левой хотим поговорить с вами.

Она потянула из-за двери своего нерешительного товарища. Я подумал, что у него слишком несчастный вид для жениха, собирающегося объявить о помолвке.

Лева вытер ладонью лоб и, глядя куда-то в угол, с отчаянной решимостью в голосе произнес;

- Иван Тарасович, я знаю, из-за чего погибли деревья. Дело в том... дело в том, что я добавил в удобрения бамбукидин.

Должен сознаться, что только, по многозначительному виду окружающих я понял, насколько важно было сообщение Левы. Сначала я не сообразил, что речь идет о давнишнем изобретении профессора Рогова - о сильно действующем составе, который иногда ускорял рост бамбука, а иногда отравлял растения. Но об этом я подробно говорил раньше, когда описывал поездку Кондратенкова в Самтредиа.

Лева сам целиком не знал забытую историю бамбукидина. На Курильских островах кто-то из сотрудников показал ему старые, незаконченные и давно оставленные опыты.

Лева пришел в восхищение, раздобыл склянку "чудодейственного" вещества и всюду возил с собой. Об этой склянке он думал, обещая мне показать "не менее удивительное". И за ней же поехал на станцию, когда тополя Кондратенкова остановились в росте.

Мы еще удивлялись тогда, отчего Лева проявляет такое равнодушие к общему делу, а парень, оказывается, веря во всемогущее лекарство Рогова, поскакал за ним на железнодорожную станцию. И затем, составляя удобрение перед "тепловой баней", Лева тайком обрызгал наши растения раствором бамбукидина. Он понимал, что Кондратенков запретил бы это, но, безгранично веря в каждое слово Рогова, юноша решился действовать на свой страх и риск, заранее смакуя нашу радость, удивление и свое торжество.

На деле вышло иначе. Под действием бамбукидина отдельные ткани деревьев начали усиленно разрастаться за счет соседних клеток, листья съели ствол, и растения погибли.

Но все это мне напомнили позже. А сейчас только по багровеющему лицу Кондратенкова я увидел, что Лева совершил что-то ужасное.

- Мальчишка! - загремел Борис Ильич. - Как же вы cмели! Да вы понимаете, что вы наделали?

- Но ведь я же хотел возобновить рост! - горестно воскликнул Лева. - Я думал... да что тут оправдываться! Он махнул рукой и замолк.

Иван Тарасович в волнении забегал по комнате:

- Поразительное легкомыслие! Вмешаться в важный опыт! Ну что мне с вами делать теперь? Сторожа к вам приставлять, да?.. Верочка, скажи ты, что мне делать с твоим приятелем?

- Зачем вы спрашиваете именно меня, Иван Тарасович? - с упреком произнесла Вера. - Что я скажу? Торопов совершил большой проступок. Придется сообщить в институт декану. Комсомольская организация будет разбирать этот вопрос особо. А может ли Торопов продолжать работу здесь, это вы должны сами решать. ("Чего там раздумывать! Гнать-и никаких!" вставил Борис Ильич.) Правда, он находился под влиянием профессора Рогова...

Она произнесла это глухим голосом, с опущенной головой и с выражением такой усталой безнадежности во всей фигуре, что я понял, как трудно было ей сказать эти слова. Но она думала, что так нужно и что нужно сказать то, что она думала, хотя бы эти слова навеки поссорили ее с Левой.

Лева вздрогнул, когда Вера сказала о Рогове.

- Профессор Рогов здесь ни при чем, - сказал он, вскидывая голову. - Я виноват один, и я должен быть наказан.

И вдруг Кондратенков заразительно рассмеялся. Мы все оглянулись.

- А ну вас совсем!-воскликнул он.-Здесь научный институт, а мы устроили судилище. Подумаешь, парень сделал глупость, так надо возводить ее в принцип! Конечно, он чересчур увлекался работами профессора Рогова. Что с того! Мне самому пятнадцать лет понадобилось, чтобы избавиться от влияния Иннокентия Николаевича. Ошибки нужно исправлять, а не носиться с ними. Покаянные слова ничего не стоят, пусть Лева покажет работу. В конце концов, ему только двадцать один год, у него есть время показать, что он может не только портить, но и создавать. А вы говорите - писать декану, гнать отсюда...

Вера робко улыбнулась. Лева все еще хмурился.

- Предстоит большая работа,-добавил Кондратенков обыкновенным, будничным голосом. - Торопов объяснил нам, отчего погибли деревья в бане, но нам все еще неизвестно, отчего засыхают все остальные. Я предполагаю, что им нехватило каких-нибудь редких веществ, может быть радиоактивных. Нужно будет произвести детальное исследование... Вы, Борис Ильич, берите лабораторию номер один и сажайте всех за микроскоп. Верочке поручаю золу и почву, из тепловой бани и из контрольных гнезд отдельно. Вы, Торопов, тоже займитесь химическим анализом. Имейте в виду - это тонкая и трудная работа, требующая большого внимания и терпения. Будем считать, что первый опыт не удался. Теперь у нас начинаются будни, Григорий Андреевич.

- И мне дайте тоже какую-нибудь работу, - попросил я.

* * *

Работая в газете, я долгие годы вел кочевую жизнь.

Мне приходилось встречаться с разными людьми на разных концах Советского Союза, и все они - профессора, шахтеры, математики, грузчики, певцы, хлеборобы и оленеводыс любовью и гордостью говорили мне о своей профессии.

Я старался понять, старался прочувствовать поэзию их труда, старался рассказать читателю, как приятно, например, собрав в таблицу итоги многомесячных вычислений, построить по точкам плавную кривую и сразу обнаружить простой и ясный закон, легко объясняющий все непонятное и даже наперед предсказывающий то, что еще не испробовано.

Потом я писал о шахтере. Я рассказывал, как интересно, работая в лаве, умелым взглядом нащупать в угольной стене слабое место, всем телом налечь на дрожащий отбойный молоток и сразу отвалить под ноги глыбу антрацита.

Я писал с увлечением о знатоках своего дела, и мне тоже хотелось быть знатоком и мастером: через слюдяное окошко поглядывать на кипящую сталь, в прозрачный паутиновый осенний день вести комбайн по золотистой ниве, рассчитывать вал на кручение в сложном автоматическом станке или в полевом штабе разгадывать замыслы противника по синим стрелкам и ресничкам, нанесенным на карту разведчиками. Есть тысячи способов быть полезным Родине, и будь у меня тысячи жизней, я бы испробовал все.

Сейчас я жил с селекционерами, и мне очень хотелось быть селекционером: из воздуха, земли и воды творить зеленую жизнь, подгонять ее рост теплом и азотом, гянуть вверх темнотой, укреплять светом, закалять, воспитывать, кровью других растений исправлять недостатки, скрещивать и лечить, делать операции садовым ножом. Мне тоже хотелось лепить растение, радоваться не за людей, а с людьми. И сейчас, когда подошли трудные дни и все кругом были так заняты, встревожены и озабочены, я не мог спокойно уехать, или, так же спокойно, сидеть и ждать, поглядывая: получится или не получится? Мне тоже хотелось приложить руки, работать до изнеможения, вместе со всеми напрягать силы, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки.

Время у меня было. Отослав очерк в Москву, я мог ехать в дом отдыха. Но что такое отдых? Для корректора, который восемь часов в день читает газеты, ходьба - это отдых. Для почтальона, который восемь часов в день ходит по лестницам, отдых - чтение газеты. Где, собственно, сказано, что журналист должен отдыхать, обязательно стуча костяшками домино на каменистом пляже Крыма? Почему нельзя отдыхать в цветущих степях Зауралья, где- так приятно пахнет теплой землей, листвой и полынью? Почему нельзя провести отпуск в хорошо оборудованной химической лаборатории, переливая цветные жидкости по пробиркам?