Страница 104 из 239
— Из слободы они. Один вот больной, травами твоими интересуется.
— Вон что! А что болит у тебя? — подошёл поближе Охоноон.
— В груди болит, дедушка, — сказал Томмот. — Да и лицо вот…
Старик чуть присел, разглядывая через стол Томмота.
— Эка, парень, тебя разрисовали! За травками ко мне пойдёшь или сюда принести?
— Принеси, старик! — распорядился Валерий.
Томмот поднялся из-за стола:
— Ну зачем почтенного человека принуждать бегать!
Морщась от боли, Томмот надел шубу, пропустил вперёд старика и вышел за ним.
Пока шли к знакомой двери, обитой коровьей шкурой, ни Томмот, ни старик не обмолвились ни словом. Лишь в убогом жилище старика Томмот обернулся к нему:
— Ну?
— Всё хорошо.
— А что хорошо? Донесение передал?
— Передал.
— Надёжно ли?
— Нынче же в Чурапче всё будет известно.
Радость охватила Томмота. Он закружился вокруг старика, как ребёнок, которого одарили пряником или игрушкой.
— Спасибо, дедушка Охоноон!
— А подлечить тебя и вправду надо. Дам-ка я тебе вот это… — Он повозился в углу и подал Томмоту завёрнутый в тряпочку сухой пучок травы. — Завари как чай и попей. Легче станет.
— Спасибо, дедушка Охоноон! За всё спасибо!
Томмот обнял старика.
Вернувшись, он сделал, как велел Охоноон, — заварил пучок травы в чайнике, затем с аппетитом доел свой завтрак и запил настоем. Душа его ликовала: в Чурапче сегодня же всё будет известно!
Солнце уже поднялось из-за леса, когда отправились в путь. Валерий в своей кошевке ехал, как обычно, далеко впереди. За ним поспешал Лэкес с реквизированными конями, привязанными за поводья к его саням, а Томмот ехал последним.
Вдруг конь его встал, наткнувшись на рысившую впереди лошадь. Томмот привстал в санях и тут же услышал испуганный вопль:
— А-а-ы-ый!..
Бросив вожжи, Томмот кинулся на крик.
— У тебя что, глаза повылазили, идиот?! На!
Взбешенный Валерий хлестал Лэкеса кнутом, а тот, обхватив голову руками, всё ниже приникал к саням. Томмот встал между ними.
— Стой! Остановись, тебе говорят! В чём его вина? Спятил, что ли?
— На, смотри! На! — Валерий сорвал с головы шапку и ткнул Томмоту в лицо.
К шапке пристала конская слюна. Томмот понял: Валерий неожиданно остановился, и конь Лэкеса с ходу ткнул мордой ему в голову.
— Так разве он нарочно?
— Поди прочь, заступник!
Валерий злобно стрельнул взглядом в сторону Томмота и с новой яростью набросился на парня. Томмот вырвал кнут из руки Валерия и бросил его на снег.
— Ты не очень-то! А то и тебя тоже… — Валерий быстро поднял кнут.
— Что «и меня тоже»?
Валерий и Томмот стояли друг против друга, меряясь ненавидящими взглядами. Наконец, грязно выругавшись, Валерий бросился к своим саням и пустил коня в крупный намет.
Лэкес испуганно таращил глаза, прижимая руки к груди. Поперёк его лица вспыхнула красная тонкая полоска.
— Больно?
— А, пройдёт… — проговорил Лэкес и опасливо поглядел вперёд. — Бог свидетель, я не видел, как он остановился.
— Садись ко мне.
Лэкес быстро привязывал своего коня к задку Томмотовых саней, и поехали дальше.
— Лэкес!
— Ы-ы?
— Ты и вправду с конями управлялся, когда я говорил там… на сходке?
— Всё я слышал!
— Так что же я, по-твоему, говорил?
— Братья так не говорят…
— Как это — «так»?
— Они знай себе кроют красных. А твоя ругань как ласка…
— Не может быть!
— Да, так.
— Ну, друг! — не найдя, что ещё добавить, Томмот умолк.
— Не бойся, Чемпосов на тебя не скажет.
— А почему? Откуда ты знаешь?
— Ниоткуда не знаю…
— А говоришь?
Лэкес с опаской взглянул на Томмота: сказать или не сказать.
— Чемпосов не похож на них…
— Почему так думаешь?
— Он никогда не ругается и не бьёт. Пожалел человека, вернул ему коня. Полковник его сильно ругал, говорят.
— Лэкес, а как твоя фамилия?
— Хамаровым зовусь, — парень улыбнулся.
— Чего улыбаешься?
— Фамилию свою забываю часто, раньше и вовсе не знал. Я рано остался сиротой, хозяева ко мне обращались не иначе как «нохо!» или «эй, парень». Записан я Хамаровым, а полное имя Леонтий Игнатьевич Хамаров.
— Хотел бы ты учиться, Леонтий Игнатьевич?
Лэкес недоверчиво оглянулся на спутника: шутит? Нет, Томмот спрашивал серьёзно.
— О-о… — глубоко вздохнул Лэкес. Затем, уставясь в подпрыгивающий лошадиный круп, он стал говорить: — Прошлой весной наш ревком Силип сказал, что осенью отправит меня на учёбу в Якутск в такую школу, где обучают хамначчитов и батраков. Да потом поднялось вот это…
Помолчали малость. Успокоительно мерно бежал конь. Дивно синее небо было высоко и безоблачно. Отливал синевой снег и берёзы, и даже тени этих берёз, косо пересекавшие дорогу. Весна уже показывала ушки.
— А где сейчас ревком Силип?
— Ушёл с красными.
— Если случится бой, значит, будешь стрелять в Силипа?
Лэкес обернулся к Томмоту и поглядел на него укоризненно.
— Не стану стрелять…
Стремительно нырнули вниз с северного крутояра Абаги.
— Будешь учиться! Запомни: ты будешь учиться!
Парень не оборачивался, но чувствовалось, что слушал он жадно, с заветной надеждой, ловя каждое слово Томмота.
— Не думай, что так будет всегда. Вернутся и люди, посылавшие тебя на учёбу, придёт и время учёбы!
Тут Лэкес резко обернулся.
— Убегал ли ты от красных? — спросил он.
— Откуда же тогда взялся я?
— Не убегал ты…
— Получается, я коренной беляк?
— И не беляк ты.
— Кто ж тогда?
— Не знаю…
Подъехали к окраинным домам Абаги. С обеих сторон улицы из подворотен навстречу путникам вынеслись остервеневшие псы. Следом за ними во весь дух бежал какой-то кривоногий солдат.
— Стой! Вы попутчики Аргылова?
В Абаге стали известны подробности вчерашнего боя. Генерал Вишневский, потеряв более половины отряда убитыми и ранеными, отступил. А сегодня из Амги с главными силами дружины прибыл сам командующий генерал-лейтенант Пепеляев. Он остановился со штабом на восточном берегу Амги в местности Булгуняхтах, в двух вёрстах от осаждённого в Сасыл Сысы красного отряда Ивана Строда.