Тухачевский

Сильно вонзилась 4-я польская армия в "Мозырскую группу" красных, и от этого рассчитан-ного удара треснула группа Хвесина внезапным пораженьем, дрогнула и начала отступление. Крякали, гудели телефоны в минском штабе командзапа Тухачевского: фронт прорван. Хвесин отступает. Где же Буденный? Конармия на рысях идет, но уже не к Варшаве, а к пораженью, потому, что Хвесин обнажил весь тыл южной армии Соллогуба, стоявшей под самыми стенами Варшавы.

Донесения в Минске одно отчаянней другого: Соллогуб отступает, Хвесин открыл фронт, поляки развивают успех, уже выходят на шоссе Брест - Варшава, взяты в плен 12 000 красных, 50 орудий, на севере генерал Вейган отрезал, запер Гая, ворвавшегося в польский коридор для войны с Версалем.

3-я армия Жилинского, 5-я Сикорского уж зажали в стремительном наступлении 4-ю красную, и гарнизон Варшавы пошел наступлением. Всем туловищем увяз под Варшавой Михаил Тухачевский: "Отступать! Назад!" несется из Минска. Но и отступление заварилось, как наступление.

Это уже неслыханная, азиатская катастрофа! в беспорядке сдаваясь в плен, бросая обозы, орудия, раненых, русские хлынули на восток, разбившись о бастион Европы.

Но теперь по-славянски зашумели польские генералы. Польская армия кинулась в бешеное, стремительное преследование, а русские побежали с польской быстротой. Подоспела было первая конная с кавбригадой Котовского, пошли в отчаянный русский бой у Замостья. И уж доносит было знаменитыми донесениями-рапортами Криворучко:

- Учепився у ср...

Рубится лихо командир полка Криворучко, летят перерубленные польские руки, русские головы, в шашки сошлись славянские враги - буденовцы с польскими уланами генерала Станислава Галлера. Берут буденовцы верх, шлет Криворучко Котовскому к главным силам:

- Одидрав частыну ср... Добираюсь до пупа.

Но теперь озверели и поляки Галлера, взяли в сабельные клещи первую конную, рубят. И последнюю реляцию шлет Криворучко:

- Гвалт!

Морем, гулом, грабежом, кровью хлещет русская армия назад по тем же самым местам, по которым ходили в мировую войну взад-вперед немцы и русские. Впереди армии из Минска идет штабной поезд Тухачевского, в поезде есть и купе с недоделанной скрипкой, подпилки, грифы, фуганки, струны, но сейчас не до скрипок командзапу. Вихрем, симфонией развала, грабежа, отчаянием хлещет русская стихия, исполосованная войной. "Даешь Европу?" Европа пока что не далась.

В штабном поезде сумрачный отступает полководец разбитых армий; от них жалкие остатки: в 3-й и 16-й по нескольку тысяч, а 4-я Сергеева и 15-я Корка перестали существовать. Опередил Тухачевского обратным движением поезд советского польского правительства с Дзержинским, Коном, Мархлевским, Тухачевский движется туда же, к Кремлю, где противники войны уверяли русского Ленина, что с Польшей нужна осторожность, что Польша не Россия.

Остатки разбитых армий в беге уже вышли из соприкосновения с противником. Пропал только, слава фронта Тухачевского, соперник Буденного, овеянный легендами III кавказский конный корпус Гая. Прижатый поляками к Германии, он еще бьется, не хочет переходить границу Пруссии.

- Храбцы мои! Не сдаваться, не складывать оружия! - кричит неукротимый Гай, скачет перед выстроенными бойцами, матерится солеными ругательствами, русскими и армянскими.- Не отчаивайся, храбцы мои! Мы еще прорвемся через эту польскую калечь!

К ночи, прихватив с собой несколько рот коммунистов на тачанках, бросился Гай с конным кавказским корпусом на Млаву прорубаться назад на родину сквозь польскую конницу и пехоту.

С изумлением и восхищением наблюдали эту последнюю страницу славянского боя полные славных военных реминисценций французские генералы. На головные дивизии 5-й польской армии, прижавшей корпус Гая, в конном строю во главе всего корпуса бросился Гай. На бешеном карьере, рубя шашками направо и налево, текинцы, казаки, калмыки, черкесы Гая прорезали себе дорогу на родину, наводя ужас на польские войска, которые называли Гая Гай-ханом.

Вырвался из 5-й армии Гай на вольный простор, пошел было по Польше, но ненадолго. Окружила новая 4-я польская армия. И снова густой лавой несется в атаке конница Гая, воскрешая наполеоновские времена: уничтожила 49-й полк, прорубается сквозь 19-ю дивизию у Грабова, но здесь за Грабовым опять перерезал Гаю путь подоспевший 202-й полк.

Лавой бросился с конниками Гай, прорываясь сквозь пулеметы и цепи польской пехоты. Прорвался в третий раз, оставив на поле только раненых, да за ним, за корпусом несущихся без всадников коней.

Маневрируя по знакомой местности, несся Гай. Но через два дня наткнулся на новый заслон - капкан польской пехоты. У местечка Хоржеле встретили Гая крепкие стойкие части: два полка "сибирских" поляков. Целый день рубился Гай, к сумеркам пробился, уходя дальше карьером на восток.

Поймать Гая - дело польской чести. Уланы, шволежеры пошли ловить калмыцко-кавказскую казацкую конницу. Путь от Хоржеле перерезали две армии - 4-я и 2-я. Уже у Гая ни патронов, ни снарядов, лишь окровавленные в рубке шашки. Но все ж и в неравный бой вступил у Кольно с поляками Гай.

Двое суток яростно атаковывал, прорывая одну за другой польские линии, но натыкался на новые, превосходящие численно части густых пехотных колонн; 25 августа после десятидневных конных боев снова прижали поляки Гая к границам Восточной Пруссии, и ничего не осталось ему, как перейти прусскую границу.

В 1920 году гаевцы жили под Берлином в лагере Вюисдорф; приезжая в столицу Германии, на улицах, как вкопанные, останавливались перед идущими по Кургфюрстендамму живыми буржуями. Этого, увы, в России уже не водилось.

Но не далось гаевцам расправиться с Европой по-своему. Сотворил на восточном бастионе генерал Вейган "чудо на Висле"; а уж если бы не сотворил, показал бы М. Н. Тухачевский миру, что такое "марксистские формулы" на буденовском языке.

Военные специалисты говорят: красные "прошли кульминационный момент победы, не заметив его".

11. Восстанье Кронштадта

Пораженье под Варшавой Тухачевским переживалось тяжело; это первое пораженье за всю блестящую карьеру; и пораженье не на фронте гражданской войны, где можно взять быстрый реванш; сорвалась гастроль на мировой сцене, и близкого реванша не предвиделось.

Головка Кремля и советские военачальники шумели, спорили о стратегической неудаче кампании. Троцкий сравнивал Сталина с генералом Рузским, обвиняя в такой же амбиции: самому во что бы то ни стало взять Львов, но не помочь Тухачевскому под Варшавой.

Егоров винил во всем "зарвавшегося Тухачевского"; Ворошилов упустившего вожжи до земли главнокомандующего Каменева; Лебедев напоминал прогноз, что Европа насыплет; Тухачевский же написал книгу "Поход за Вислу", где обвинил всех военачальников: "Наша блестящая операция заставила дрожать весь мир, но она закончилась неудачей; главная причина нашего поражения заключалась в недостатке подготовки командующих войсками".

Может быть, Тухачевский и прав. Во всяком случае его талант признали французские генералы, и Пилсудский, вспоминая войну, в книге "1920 год" писал: "Столь длинные марши, прерываемые к тому же боями, могут служить к чести как армии, так и ее руководителей. Особенно же нельзя отнести к числу средних величин и посредственностей командующего, который имеет достаточно сил и энергии, воли и уменья, чтобы проводить подобную работу".

По заключеньи мира с Польшей в 1921 году боевая карьера красного маршала Тухачевского умирала: у красной России не было фронтов. Но русская история, хоть ненадолго, а пощадила Тухачевского. За три года большевистский Кремль, как неповоротливая кормилица, навалившись всем телом, оказывается, заспал-задушил революцию. И перед тем, как задохнуться, ее все ж свело судорогами Кронштадтского восстанья.

Это был парадокс. Революционный авангард авангардов, краеугольный камень октября, кронштадтские матросы, которых Троцкий со свойственной ему безвкусицей назвал "красой и гордостью революции", этот 70-тысячный матросский гарнизон Кронштадта с оружием в руках поднялся против Кремля.