Страница 39 из 42
Три товарища - Сергей Костриков, Асеев и Яковлев - подошли к театру и огляделись по сторонам. У них не было в кармане разрешения директора, а попасть в театр на этот раз было необходимо.
Товарищи уже собирались было проскользнуть в дверь, как вдруг увидели в двух-трех шагах от себя пронырливого и вездесущего надзирателя Макарова. Макаров стоял, заложив руки назад, и смотрел на них в упор. Бежать было поздно. Заметив трех учеников, надзиратель прищурился и, видимо, хотел что-то сказать. Но Асеев его опередил:
- Здравствуйте, Панфил Никитич. А нас сегодня господин инспектор за примерное поведение отпустил в театр.
И, не дав надзирателю опомниться, товарищи уверенно пошли в подъезд.
В фойе, украшенном гирляндами елок, играл военный духовой оркестр. В киосках студенты и курсистки продавали цветы, программы и конфеты. Сегодня в театре собралась почти вся учащаяся молодежь Казани. Среди студенческих тужурок только изредка мелькали черные штатские сюртуки и нарядные платья дам. Почти у всех на груди были приколоты номера для "почты амура".
Сергей, Асеев и Яковлев долго бродили по фойе среди публики. Они искали глазами Виктора. Вдруг к Сергею подбежала гимназистка с длинными косами. Через плечо у нее висела на голубой ленте сумка с надписью: "Почта амура".
- Вы номер 69? - спросила она улыбаясь. - Вам письмо.
Сергей распечатал маленький сиреневый конверт и увидел три строки, написанные крупным, размашистым почерком:
"Жажду с Вами свидания. С нетерпением жду в Державинском сквере после концерта. Третья скамейка от входа направо".
Письмо было от Виктора.
Не успел Сергей сунуть сиреневый конверт в карман, как Асеев зашептал:
- Широков, Широков! Смотри, Широков идет!
Товарищи обернулись и увидели грозу всего училища - инспектора Широкова, Алексея Саввича. Он входил в фойе, торжественный и парадный, с орденом на шее и орденом на груди. А за ним семенил, щуря глаза и вытягивая шею, надзиратель Макаров. Товарищи переглянулись и быстро шмыгнули в коридор. Но на этот раз им не удалось улизнуть от Макарова.
Он схватил Сергея за рукав и сказал сердито:
- Стыдно, господа, врать. Стыдно. Господин инспектор и не думал вам давать разрешения. Прошу сию же минуту оставить театр и отправиться домой.
Сергей и его два товарища молча поклонились и пошли в раздевалку. Там они постояли за вешалкой минут десять, а потом снова поднялись наверх.
Концерт уже начался.
Вся публика была в зрительном зале. Только несколько человек опоздавших, столпившись кучкой, стояли у закрытой двери. Из зала доносился шумный рокот рояля и тонкий голос скрипки. Потом по всему залу прокатились дружные аплодисменты, кто-то крикнул "браво", и студент-распорядитель с пышной розеткой на груди пропустил опоздавших в зал.
В эту минуту на сцену вышел другой студент, тоже с розеткой на груди, и громко объявил:
- "Умирающий лебедь" Бальмонта. Исполнит студент Казанского университета Пав-лов-ский. У рояля ученица Московской консерватории мадмуазель Фельдман.
Из-за кулис вышла на сцену тоненькая девица в черном тюлевом платье с красными гвоздиками у пояса, а за ней белокурый студент с широкими плечами и задорно закинутой назад головой. Форменный сюртук сидел на нем мешковато, - видно, был с чужого плеча.
Девица подсела к роялю и опустила тоненькие руки на клавиши, а студент шагнул к рампе и, оглядев зал, полный молодежи, начал ровным, сильным, широким голосом:
Над седой равниной моря ветер
тучи собирает...
По залу пробежал легкий шорох.
А голос со сцены зазвучал еще сильнее и повелительнее:
Между тучами и морем гордо реет
Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то
стрелой взмывая к тучам, он кричит,
и - тучи слышат радость в смелом
крике птицы.
В этом крике - жажда бури! Силу
гнева, пламя страсти и уверенность в
победе слышат тучи в этом крике.
Студент на мгновение остановился, и вдруг в ответ ему сверху, с галерки, захлопали.
Чайки стонут перед бурей
стонут, мечутся над морем и на дно
его готовы спрятать ужас свой пред
бурей.
И гагары тоже стонут, - им,
гагарам, недоступно наслажденье
битвой жизни: гром ударов их
пугает...
Кто-то, пригнувшись, испуганно и торопливо пробежал через зал...
Глупый пингвин робко прячет
тело жирное в утесах...
Из ложи полицеймейстера раздался хриплый окрик:
- Занавес! Прекратить безобразие!
Толстый лупоглазый полицеймейстер стоял, перегнувшись через барьер, и махал кому-то в дверях белой перчаткой.
Публика соскочила со своих мест и бросилась к рампе. Раздались свистки, взволнованный звон шпор, но занавес не опускался. А студент, стоя уже на самом краю рампы, читал полным, сильным голосом, покрывающим весь шум в зале, стихи Максима Горького - "Буревестник".
- Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо
реет между молний над ревущим гневно
морем; то кричит пророк победы:
- Пусть сильнее грянет буря!..
В задних рядах десятки молодых голосов подхватили последние слова:
- Пусть сильнее грянет буря!..
Занавес медленно опустился. Публика повалила к выходу. Помятый в толпе школьный надзиратель Макаров робко пробирался в раздевалку, когда мимо него по лестнице, весело перепрыгивая через ступеньки, пробежали три ученика Казанского промышленного училища - Костриков, Асеев и Яковлев.
Прямо из театра Сергей отправился в Державинский сквер на условленное свидание. Домой он вернулся поздно.
* * *
На следующее утро, как всегда, товарищи отправились в училище. Асеев и Яковлев задержались в шинельной, а Сергей, с чертежами подмышкой, пошел в класс. У дверей его встретил надзиратель Макаров.
- Костриков, - сказал он спокойно и даже как будто лениво. - Будьте любезны проследовать в карцер.
В карцере, темной длинной комнате, похожей на тупик коридора, было холодно и пахло плесенью. Через пять минут туда привели и Асеева и Яковлева. Не успел надзиратель повернуть в замочной скважине ключ, как Яковлев запел:
Привет тебе, приют священный.
В карцере товарищи должны были просидеть ни много, ни мало двенадцать часов подряд: с восьми утра до восьми вечера.
Они решили не скучать.
Сперва барабанили ногами в дверь, выбивая дробь, потом боролись, потом пробовали даже играть в чехарду, а под конец начали петь песни:
Сижу за решеткой в темнице сырой,
Вскормленный в неволе орел молодой...
Никто им не мешал. За дверью карцера, в коридоре было тихо, словно все школьные надзиратели вымерли.
К вечеру, когда в мастерских и лабораториях уже кончились занятия, узников освободили и предложили не являться в училище - впредь до особого распоряжения.
А на другой день по училищу поползли слухи, что Кострикова, Асеева и Яковлева исключают. После звонка на большую перемену по длинным мрачным коридорам взволнованно забегали ученики.
- В актовый зал... Все в актовый зал!
- Директора! Инспектора!
- Отменить исключение!
- Оставить в училище Кострикова, Асеева и Яковлева!
Школьное начальство засуетилось. Никогда еще не было в училище подобной истории. С трудом загоняя учеников из коридора в классы, хватая их за куртки, перепуганные надзиратели повторяли скороговоркой:
- Успокойтесь, господа, успокойтесь. Завтра утром всё уладится. Непременно уладится. Директор будет с вами беседовать, и всё, разумеется, выяснится и уладится.
В конце концов надзирателям удалось заманить и загнать учеников в классы. Занятия кое-как дотянулись до последнего звонка.
Прямо из училища, не заходя к себе домой, целая ватага третьеклассников отправилась на Рыбнорядскую к Асееву, Кострикову и Яковлеву. В маленькой, тесной комнате они расселись на кроватях, на топчане, на огромном портновском столе и начали обсуждать положение.