Власть

- А это что? - спросил он, указывая на гречневую кашу. Ту самую

- А! Действительно, это каша, гречневая. Кушай сам, я не хочу.

Я хотел пошутить, разыграть его. И ты веришь, Гурам, он выпил водки, жадно закусывая ее этой кашей. Меня затошнило, я чуть не блеванул, вышел с комнаты.

Когда зашел туда опять, он ее с аппетитом доел ложкой до последней корки. До дна. Он не знал, что это за каша. Когда ему я это сказал, он побледнел, потом стал белым как мука, и вырвал все заново в миску. Он чуть не умер от психоза.

В общем, хочу сказать, что эту кашу так и не захоронили в кишках, она осталась в сейфе надолго. Искали там наличие наркотика. Под микроскопом. Есть блюда, Гурам, которым место не в унитазе, и не в кишках. Их должен видеть свет. Вот так вот.

Гурама тоже затошнило после его рассказа.

- А...Да ладно, Гурам. Пардон, если что-то не так. Нельзя быть таким интеллигентным, надо сдерживаться.

А хочешь я тебе историю пострашнее расскажу. Только не здесь. Пойдем ко мне в номер. Я могу быть тебе полезен! Ты не веришь?

"Почему он тянет меня к себе в номер''? - подумал про себя Гурам.

...

Они сидели в номере Владимира Павловича. Номер находился этажом ниже, и не считался люксовым. Одна комната, с ванной. Диван в углу, и журнальный столик. И только. Это не апартаменты.

Гурам курил, Владимир Павлович же по телефону заказывал еду.

- Да, да, и икры черной! Зеленого горошка тоже! Ну все, ждем!

Обернувшись к Гураму, он заметил ему:

- Лучше с пеной у рта, чем уж вовсе без пива. Ты знаешь, Гурам, что в жизни самое главное? Главное - это глаза! Зрение! Без нее не будешь ты внимательным. Вот недавно, проходил я по Арбату в Москве, а там значит вот такая сцена. Идет мужик слепой, в черных очках, ничего не видит. Его держит под руку его жена. А рядом с ними значит, подпрыгивает их ребенок. Малыш пацан, лет семи, не больше. Когда они дорогу переходили, мамаша крикнула ребенку: стой! Куда ты сволочь! Назад!

И он остановился. Родители подошли, и мать начала сильно лупить малыша по голове. Ребенок плакал, но ни в этом дело. Его слепой отец крикнул жене своей: ''а ты его по глазам бей, по глазам, чтобы он не видел божий свет!'' Ты понял, да?

Гурам молча слушал, покачивая головой.

- А вообще то, батоне Гурам, мое детство прошло в тяжелое время. Отца репрессировали, и я его не помню. Потом я вырос кое - как, и солдатом в Будапешт, топить в крови народ венгерский. Вспоминать все это трудно. До Армии я был чист, как тургеневская девушка. Как подрастать стал, погоны начали заманивать. Хотел связать свою судьбу с военной жизнью, потом я передумал.

- Зачем же?

- Да знаешь ты, сынок. Ничего, если я тебя так величаю, ты ж молод, а я старик. К старости все плохо кончают. Ну вооот...Когда я был маленьким, это было уже после войны, по улице нашей проходили военные. Они были такие красивые, подтянутые, в кителях, парадках своих. Рядом со мной был мой дядя, и я, указав пальцем на них, сказал ему: "дядя, я тоже хочу быть военным!'' На что ответил он мне так: "эх, племяш! Военным становиться тот, кто в жизни ничего не может. Кто туп и без мозгов. Военным ты не будешь, ибо ты умен''.

Принесли заказ. Официант в желтом жилете и черной бабочке, поставил поднос на стол, Экранов ему доллар дал.

- Ну что Гурам, выпьем что ли...вдогонку так сказать...

- Давайте, да!

На журнальном столике стояло водка из красной смородины, черная икра, тонко нарезанный черный хлеб, толики лимона, в тарелке зеленый горошек, и минеральная вода.

Стали пить. Ели пили минут 20. Пошла хмель. Экранов сказал:

- А хочешь, Гурам, я тебе покажу панораму с моего окна? Красивый вид. Пошли!

Они стояли у окна, внизу горели огни города. Баку шумел как большой муравейник. Гурам курил, молча смотрел в окно, Экранов подошел к нему почти вплотную, и тихо спросил:

- А как ты вообще к телкам относишься? Ну...с бабами ты трахаешься?

- Конечно, Владимир Павлович (выпуская дым изо рта). Не без этого (с улыбкой).

- А засадить ты любишь?

- Чего?

- Засадить говорю, любишь?

При этих словах Владимир Экранов большим пальцем показал свой рот.

- Да не понял я...В смысле что засадить?

- Ну в рот давать любишь? Минетик любишь дать?

- Кому? Девушкам?

- Эх...вам кавказцам только девушек подавай.

Владимир Павлович подошел вплотную к Гураму и тихо тронул его ширинку. Гурам все понял. Но тем не менее, он не отпрянул от него. Он был весь в ожидании, даже брови взлетели кверху.

Более того, его половой орган стал набухать, выпирал трубой. Экранов заметил это, и уже откровенно массировал его. Прижал его головку через брюки. Потом сосредоточился, присел перед Гурамом в кресло, и стал расстегивать ширинку.

- Иди сюда - шепнул Экранов, руками обняв Гурама ягодицы.

Гурам молча наблюдал за ним. Он отошел от окна, встал на вытяжку, чуть раздвинув ноги, полностью отдал себя во власть Владимира Экранова.

Последний же, сидя в кресле, освободив его член из трусов, достал его, как рыбку из аквариума, обхватил его пальцами, внимательно рассматривал его. Потом слегка сдавил его, начал двигать рукой вверх - вниз. Лизнул уздечку, освободив головку.

- Ах, ах...какой грузинский плуг - шепнул Экранов.

И тут же в рот себе он ввел его. Начался минет. Экранов лизал и сосал его член минуты три, при этом издавая чмокающие звуки. Он проглатывал грузинский член по самую глотку, доводил до гланд, потом вновь выводил, как мороженое.

В этот момент по телевизору показывали кадры, где советские войска разгоняли митинг в Тбилиси в апреле 1989 года. Две женщины на площади Руставели колотили себя в грудь, махали кулаком в сторону дома правительства. Полиция разгоняла пикетирующих.

Гурам иногда постанывал, но не отводил глаз от телевизора... Потом заныл еще сильнее, и сказав: уф...- кончил в рот Экранову. Порция спермы вылилась как лава из бушующего вулкана. Владимир Павлович замер на мгновение, но сделав пару глотков, открыл веки, и продолжил ласки.

Со смаком сперму проглотил, вытер головку члена своим носовым платком, и, обернувшись, достал фужер недопитой водки, и залпом сверху осушил.

- Ох...класс! Прям божья роса! Аджикой запахло от спермы твоей, горами Кавказа, хашламой, шашлыком. Ох...прелесть!