Страница 4 из 5
Вглядываюсь в квадратную фигуру Гарая, идущего впереди, - желтая полоса света нащупывает дорогу.
Мой фонарь Гарай приказал погасить: "Хватит и одного..." Не сразу замечаю, что Генрих Артемьевич замедлил шаги, почти крадется. Остановился и слушает.
Я тоже слушаю, но ничего не слышу, тот же фон в голове. Гарай подает знак остановиться. Стягиваю рюкзак...
- Не надо, - говорит он шепотом. Резко взмахивает рукой: "Замри!"
Замираю на месте.
Гарай приближается вплотную к стене, освещает ее. Прижимается ухом.
Может, и мне послушать? За манипуляциями Генриха Артемьевича я совсем упустил из виду трубку. Когда Гарай делает еще знак стоять смирно, я прикладываю мембрану к уху. Пронзительный свист, визг врываются в голову невыносимо слушать! Слегка отстраняю трубку и тогда узнаю в звуках до пятой октавы.
Дальше уже идет ультразвук! Что это значит - катастрофа, опасность?..
В самом деле, Гарай оборачивается ко мне, приказывает отойти: "Дальше!" Пятясь, сдаю назад, не отрывая глаз от Генриха Артемьевича.
- Свет! - говорит он по-прежнему шепотом.
Включаю фонарь.
Гарай снимает с пояса молоток. Что он задумал?
Может быть, снять и мне? Отбивать пробы? Но Гарай не дает сигнала. Он все еще занят своим молотком. Слежу за каждым его движением, на меня он не обращает внимания. Ощупывает стену. Примеривается молотком. Поспешно прижимаю мембрану к уху.
Теряю секунду, и, когда поднимаю глаза, Гарай, сбросив рюкзак, что есть силы замахивается на стену молотком.
- Ну! - вонзает молоток в скалу острым жалом.
Лопнула струна? Или тысяча струн разом? Или это вздох вырвался из скалы? Мембрана треснула в трубке, как выстрел... Пыхнула пыль в лицо, луч фонаря потускнел в ней, рассеялся. А когда пыль осела, из скалы, вернее, из черного хода, который возник в стене, смотрели на нас три фонаря.
- Генрих?.. - раздался голос Ветрова.
Гарай стоял, пригнувшись, вытянув голову. Слышал ли он восклицание Ветрова? Скорее нет - он слушал." Затем он махнул рукой, приглашая Ветрова и других:
- Живее!
Люди двинулись к нам, а Гарай даже не переменил позы - прислушивался.
Проходя мимо, Ветров спросил у него вполголоса:
- Знал, что мы рядом?..
- Нет, - тоже вполголоса ответил Гарай.
Затем он выпрямился, круто обернулся ко всем - Ветров, Надя Громова, Санкин были в нашей пещере - и, сделав шаг от пролома, крикнул:
- Бежим!
Надя пыталась поправить сползший рюкзак, Гарай подхватил ее за плечи:
- Быстрей!
Ветров, Санкин, не пришедший в себя, пятились в темноту. Гарай подталкивал Надю: "Ну!.."
К счастью, в суматохе я не забыл о трубке. Рывком прижал ее к уху. Вой, хохот, скрежет ворвались под черепную крышку, удары молотом, треск - бедлам выл и бесновался вокруг.
- Бежим! - Гарай увлекал всех вдоль прохода.
Не пробежали мы двадцати метров, как сзади охнуло, рухнуло. Пол под ногами качнулся, по стенам побежали трещины.
Я опять прижал трубку к уху. Паровоз, сто паровозов выпускали пары. Свист, шипение шли по скалам, или, может быть, Земля, освистывала наше бегство, шикала вслед.
Потом мы шли: Ветров, геолог Санкин, Надя, я и замыкающим Генрих Артемьевич. Ветров молча освещал фонарем дорогу, Санкин нервно покашливал, Надя, если судить по неровной походке, недоумевающая, испуганная.
У меня вертелось в мозгу: "Сезам, откройся! Сезам, откройся!" И так до развилки, где свернул вправо отряд Незванова.
Здесь только Санкин в полный голос спросил:
- Что же произошло, товарищи?..
Ветров промолчал, Надя ничего не сказала. Я мысленно повторил: "Сезам, откройся!" За всех ответил Генрих Артемьевич:
- Обыкновенный обвал...
- Боже мой, - сказал Санкин, - как мы остались живы?
Я, наверно, мог бы рассказать все, что видел. Но я промолчал.
Уже на выходе, когда блеснул дневной свет, Ветров отстал, подошел к Гараю:
- Уральский вариант, Генрих? - спросил он.
Гарай молча пожал плечами.
В лагере нас не ждали. Мы должны были вернуться к вечеру. Над горами светило солнце. Ветер качал верхушки елей. Шумела река. Я уже заметил, что в полдень река шумит сильнее...
До вечера шла нейтральная полоса. Гарай не обращался ко мне, не заговаривал. Перебирал и укладывал снаряжение, оттачивал жало своего молотка. Я не решался заговорить с ним. Слонялся по лагерю, потом ушел в лес. Лег под елью в тени, думая о нападении на Генриха Артемьевича. Для этого надо было собрать не только мысли, но и характер. Гарай может поставить на моем пути стену молчания - так он ответил Ветрову на его вопрос об уральском варианте. Со мной ему ничего не стоило поступить так же - кто я ему? Но все равно я готовился: вытаскивал вопрос за вопросом, обтачивал их, закруглял и складывал горкой как пушечные ядра. К вечеру мой арсенал был готов. С характером хуже: вообще-то я не отличался особой решительностью, а тут откуда ее набраться?
Но все-таки из лесу я вышел решительный и готовый к штурму. Меня даже не обескуражило, что я пропустил ужин. Шут с ним, с ужином, разве в таком состоянии до ужина?
В палатке горел фонарь. Гарай застилал кровать, готовился ко сну. Не реагировал на мое отсутствие с полудня и на позднее возвращение.
Пока я закрывал дверь палатки и собирал, кстати, последние крохи решимости, Гарай поправил подушку, присел на кровать в невозмутимом намерении расстегнуть кеды.
Я тоже присел на кровать - на свою и сказал:
. - Вы же знаете, Генрих Артемьевич, что меня колотит всего.
- Знаю, - ответил Гарай.
Немного подумал и, глядя мне в глаза, сказал:
- Вы мне нравитесь, Гальский.
Я ничего не придумал, как спросить:
- Почему?..
- Вы такой же молчальник, как я, - ответил Гарай.
- Но...
- На ваши "но" я могу ответить одно: хотите, будем работать вместе?
Я не понял: может быть, разобрать рюкзак, и ответил:
- Генрих Артемьевич!..
- Хорошо, - сказал он, - сначала отвечу на ваши вопросы.
Сейчас это было для меня самое важное.
- Вы видели все, - начал Гарай, - немало узнали за сегодняшний день, и пояснять мне осталось совсем немного.
Он сделал паузу, потом заговорил негромко - замечу, что он никогда не повышал тона: