Только одна удача

Марина начала готовить роль к выпускному спектаклю, дав себе слово, что на этот раз она сыграет в полную силу.

Ей опять дали роль старухи. Еще какой старухи! Мурзавецкая! "Что ты расселся! Не видишь? Встань!"

Поплакав, Марина решила: "Ладно, я вам сыграю. Ладно. Судьба - индейка! Я сыграю".

Но перед каждой репетицией Марина рыдала. Шестьдесят пять лет, костыль. Это была пытка. И сил не было это играть. Иногда казалось, что все равно, она может играть и старух и даже стариков - все, все равно! Скучно, неинтересно, противно...

А сколько есть ролей женщин молодых, нежных, страдающих! Какое счастье - такая роль! Уж она бы не носилась, как Тома Ланина, не кричала бы, не ломала бы руки. Она бы играла иначе. Иначе, иначе, совсем иначе! Впрочем, Марина считала Ланину способной и Кузнецову тоже, а Вадимом "Ганшиным" она восхищалась. Марина вообще всегда всех хвалила.

Марина знала, что никто не считает ее талантливой. Ей все говорили одно: "Не выйдет". Только Саша и, может быть, Агеев верили в нее.

Случайно Марина слышала слова Горовой: "Эта Кондратьева - ходячее недоразумение".

"Какой ужас! - с иронией подумала Марина, даже не обидевшись на Горову; за четыре года у нее закалились нервы, появилась выдержка. - Но почему ходячее?"

Вместе с выдержкой и спокойствием развились и другие качества. Марина стала замкнутой. Она не так легко смеялась, как смеются в ее возрасте. Сказывалась суровая школа Горовой. Зато она уже не плакала втихомолку, когда Горова ей говорила:

- С вашими данными вы не можете играть героинь. Это не в ваших возможностях.

А Саша говорил Марине:

- Ты будь благодарна Горовой. Считай, что тебе повезло. Для талантливого человека трудности, как дрожжи для теста. Он на них поднимается. Ты будешь играть героинь!

На последнем курсе Марина оставалась все такой же стеснительной, неловкой девочкой, которая таращила глаза на весь мир, верила в себя, мечтала об удаче и всегда была готова поделиться с подругой последними тремя рублями и пойти на край света в кино.

Но, пожалуй, мрачноватые, огорченные глаза стали заметнее на лице Марины, потерявшем румянец. А на общем фоне стриженых голов в студии выделялась ее старомодная голова с пепельными волосами, собранными в пучок.

Когда она приехала на зимние каникулы в Ленинград, мать - потому что это была мать - посмотрела на нее и сказала:

- Беда, беда, стала взрослая дочка!

Марина петь и танцевать не умела. Смешно показывать своих знакомых она тоже не умела. Она проваливала одну роль за другой, но, как говорится, не останавливалась на достигнутом. Юная неудачница, одержимая и бесталанная... Бесталанная?

Что же все-таки видел в ней старый, опытный актер Агеев? Что нашел старый режиссер гастрольного театра? Почему решительная и беспощадная Горова довела ее до последнего курса?

Что было в Марине? Ведь что-то же, наверно, было? Не только мужество.

Казалось, отношения с Горовой должны были ожесточить Марину, Горова была к ней несправедлива; она ни разу за все четыре года не похвалила Марину. А Марина продолжала восхищаться талантом Горовой и лишь иногда спрашивала себя: "Почему я на нее не сержусь? Это, кажется, ненормально".

Марина улыбалась Горовой открытой улыбкой, в которой была только очень небольшая примесь обиды.

Однажды вечером Марина сидела и читала. Дежурная вызвала ее в коридор к телефону.

Марина не считала, что предчувствия - чепуха. Звонил Саша. То, что он предложил, было заманчиво, страшновато, но, главное, как все, что он делал, реально. Выступление по телевизору в инсценировке рассказа Чехова "Невидимые миру слезы". В этой инсценировке Марина участвовала еще на третьем курсе вместе с Сашей.

Марина согласилась. У нее выработалась привычка без колебаний соглашаться на любую роль, на любое приглашение сыграть, только бы выступить лишний раз. Конечно, телевизор - ответственно и страшно. Но всегда ответственно и всегда страшно. Значит, нужно еще порепетировать и сыграть... Но, господи, кого же она играла в этой сценке? Ведьму-жену, которая лупит вернувшегося навеселе, мужа, ругает и шипит, как змея, и тут же выходит к гостям с милой улыбочкой. Ведьму, которая... Ну, ведьму так ведьму!

И Марина постаралась, чтобы это была настоящая ведьма. Себя она не пожалела. Саша в первое мгновение даже оторопел, так неузнаваема была Марина, которая орала на него с искаженным лицом.

...Видела ли Горова, как умеет играть ее самая безнадежная ученица? Горова не видела. В этот вечер она сама была занята в спектакле.

Наверно, были телезрители, которые посмеялись, увидев, как злющая женщина средних лет, с грубым, базарным голосом, в папильотках на голове и в безвкусном халате, фальшиво улыбается гостям и мужу, которого только что обзывала язвой и била что есть сил.

Наверно, кто-то посмеялся, и у него стало лучше настроение. Кто-то, может быть, заинтересовался, как фамилия этой актрисы. А какой-нибудь человек покачал головой и печально произнес: "Злая жена - это ужасно!."

Но Марина ничего этого не знала, она била отделена от своих зрителей улицами Москвы, стенами домов. Зрители не аплодировали, они были не видны и не слышны.

И никто ничего не сказал Марине, ни одного слова.

Почему, однако, партнеры Марины смотрели на нее так, словно видели ее в первый раз? Почему улыбались, глядя на Марину, работники телестудии? Этого Марина тоже не знала.

Она видела только восхищенный взгляд Саши. Но Саша всегда смотрел на нее восхищенно.

- Д-да-а! - сказал Саша. - Вот это д-да-а!

Вот и все, что сказал Саша.

Так Марина и не узнала, что у нее была самая настоящая удача. И ничего не изменилось в ее жизни. Завтра ей предстояло так же страдать и добиваться удачи. И завтра, и послезавтра, и сколько еще, кто знает!

Марина шла со своим другом по Москве, с чемоданчиком, где лежал голубой халат с оборками, и в который раз мечтала:

"Только одна удача!"