Страница 5 из 7
Здравствуй, Маделейн.
Я не обещаю тебе райский сад, любовь моя, но кое-что получше; по крайней мере - для меня, а если ты поумнеешь - то и для тебя. я могу гарантировать тебе место за стеной райского сада, там, где осыпалась соединяющая громадные серые блоки засохшая субстанция, образуя зазор; дыру, в которую ты сможешь глядеть на происходящее внутри своим карим выпуклым глазом с дрожащим веком, - такие глаза часто бывают у неврастеников. Я могу гарантировать тебе пробивающиеся из-под стены примятые росточки райских цветов, слегка запачканные пометом райских птиц. Я могу гарантировать тебе возможность царапаться на эту стену до конца твоих (наших) дней, в кровь обрывая себе ногти. Я представляю себе это так: стена (уходящая верхом бог знает куда, нам с тобой не видно), и ты, распластавшийся по этой стене; левая твоя рука вытянута вверх изо всех сил, а правая согнута, и кисть где-то на уровне головы, скрюченными пальцами ты пытаешься вцепиться в край одного из блоков. Правая твоя нога напряжена, дрожит мускул на икре, ты стоишь на кончиках пальцев; а левая приподнята, ты хочешь нащупать ей уступ, от которого можно оттолкнуться вверх. Глазом ты приник к своей райской дыре, а я, стоя позади тебя на коленях, целую твои белые влажные ягодицы, изнывая от сострадания.
Такой будет наша любовь.
------
За завтраком ты всегда хмур и нервозен, я привык к этому и не завожу с тобой беседы. Мы сидим на кухне, глядя каждый в свою газету. я ограничиваюсь дружелюбными запросами: "Молока?", "Еще чаю?", "Тост?", ты отвечаешь односложно, я чувствую, что даже при этих односложных ответах тебе необходимо напрягаться, чтобы голос не звучал раздраженно. Мне обидно, но я не высказываю упреков: тебе нужно просто прийти в себя, отдалиться от событий, наполняющих твои сны. Тебе нужно окончательно прогнать их из своей реальности, вернее, дать им отступить, чтобы сны эти перестали казаться тебе воспоминаниями и заняли подобающее им место в твоей индивидуальной истории небытия. Я не тороплю тебя.
После завтрака, желая развеяться самому и развлечь тебя, я еду с тобой в огромный, жужжащий и поющий торговый центр. Я смотрю на тебя, пробирающегося передо мной через толпу. Меня умиляет то, как ты одет: ты до сих пор считаешь шиком шелковые рубашки и однотонные галстуки "сдержанных", как ты выражаешься, "цветов". Мы идем к Вивани, в элегантный узкий бутик, окаймленный золотыми витринами двух ювелирных магазинов. Мы с Вивани целуемся, он окидывает тебя профессиональным взглядом, сразу понимает все и обещает принести нечто из новой коллекции, столь новой, что она еще даже не выложена на полках и нe развешeна на манекенах. Он, Вивани, дожидается праздничных дней, когда за каждый галстук в его магазине будут платить втрое ради возможности по-настоящему выделяться среди всеобщей нарядной безвкусицы. Он идет в служебные помещения и приносит несколько рубашек, две пары брюк, носки, галстуки. Ты выбираешь серую гамму, смущаясь и стараясь не выглядеть слишком благодарным. я расплачиваюсь, пока ты переодеваешься в кабинке. Вивани, честный торговец, делает мне скидку на вещи прошлого сезона.
Tы повеселел и теперь ходишь легко, смеешься, показываешь на забавных плюшевых чертей в витрине "Детского рая". Я смотрю на черты твоего лица, когда ты обращаешься ко мне, и вижу в них то самое чувство, которое я надеялся в тебе возбудить. Это - дружеское расположение. Ты чувствуешь себя со мной легко, кроме как в те моменты, когда тебе мешает расслабиться твоя слишком медленно отступающая стыдливость. Ты раскован со мной, когда мы обсуждаем наши обеденные планы, желание или нежелание устроить себе пикник в парке, драку в небольшой забегаловке, где мы ели вчера ("я туда больше не пойду", - неприязненно говоришь ты. Я улыбаюсь и вдруг понимаю, что вот именно в этот момент я бы с удовольствием двинул кого-нибудь в морду. Впрочем, это желание, промелькнув, немедленно улетучивается. Стресс, говорю я себе. Ты мой непрекращающийся стресс, мой мальчик), - и все это время ты делаешь такие незаметные постороннему маленькие жесты и жестики, которые мажут мое сердце елеем, потому что выдают твое неравнодушие ко мне, твое теплое отношение; я дорог тебе, я твой друг. Ты уже любишь меня - по-своему. Ты еще научишься меня любить - по-настоящему.
Мы решаем накупить продуктов в супермаркете и обедать дома, ты сообщаешь о своей готовности создать нечто чарующее из спагетти. Мы набиваем тележку кучей продуктов, я знаю, что нам не съесть и четверти, все остальное будет отведано, надкушено, - и выброшено через несколько дней, когда холодильник начнет попахивать мусорным ведром. Но я не пытаюсь остановить тебя, я шучу и балагурю тебе в тон, и мне весело.
У кассы мы выкидываем наши продукты на ползущую зеленую резину и добавляем к этой куче несколько букетов мелких роз, выставленных в больших ведрах у самых касс. Ты смеешься над неловкостью кассирши, пытающейся вытянуть коробку швейцарского сыра из-под мокрых стеблей, галантно ей помогаешь. Кассирша очень молода и очень некрасива, у нее длинный, как нос, острый подбородок. Наши продукты составлены в бумажные пакеты, я расплачиваюсь, а ты вытаскиваешь из уже потемневшего пакета один букет и с поклоном преподносишь его кассирше. Очередь начинает одобрительно улыбаться. Я подхватываю два пакета и направляюсь к выходу.
К машине мы идем так: я впереди, ты - на шаг вправо и сзади. Ты уже понял, что проштрафился, от твоего веселья не осталось и следа. Ты пытаешься делать вид, что ничего не произошло, и бодро кидаешь реплики по поводу большой собаки, обнюхивающей мусорный бак перед шашлычной, и раскрашенного флюоресцентом мерседеса на соседней парковке. Я молчу и не реагирую. Это, конечно, немного жестоко с моей стороны: я, безусловно, не приревновал тебя к ведьме у кассы, я просто хочу очень четко научить тебя не делать того, чего я не люблю. Мы доходим до машины. Ты уже не пытаешься вести себя как ни в чем не бывало; тебе настолько не по себе, что ты догоняешь меня и кладешь мне руку на талию. Я сразу смягчаюсь: тебе надо было очень многое преодолеть в себе, чтобы сделать этот жест, ты ненавидишь проявлять наши отношения на улице, боишься, видно, быть замеченным знакомыми. Я улыбаюсь тебе через плечо, из-за мешающего мне пакета. Ты успокаиваешься, веселеешь.
У дома мы выгребаем из багажника наши покупки, их так много, что я ничего не вижу из-за навьюченного на меня барахла. Tы руководишь мной, как слепым: "Калитка... Вторую ногу... Теперь забирай влево (дорожка к дому забирает влево, потом вправо, - во время строительства прямо перед домом была огромная грязная лужа). Хорошо... Чуть-чуть вправо..." Я спотыкаюсь, сердце падает в пятки, но я-то не падаю, конечно. Мы смеемся. Ты поднимаешься на крыльцо первым, я слышу - грюк, грюк, - ты поставил на мрамор свои два пакета, тюкнула по камню банка с вареньем или огромная подарочная бутылка с кетчупом. Ты сбегаешь по ступенькам ко мне, делаешь два шага, дорожка хрусть, хрусть! - и вдруг замираешь. "Ну?" - говорю я нетерпеливо, уже болят скрюченные пальцы, но ты молчишь. Я осторожно приседаю, ставлю пакеты прямо на гравий и оборачиваюсь.
В проеме калитки, одной ногой уже ступив на гравий, носком другой еще цепляясь за асфальт тротуара, стоит женщина. Я никогда не видел ее, но узнаю мгновенно. "Здравствуй, Маделейн", - говорю я, - "До свидания, Маделейн". "Здравствуй, Маделейн", - повторяешь за мной ты, - но только первую половину фразы. Я разворачиваюсь и ухожу в дом.
На кухне я наливаю себе кофе в самую большую чашку, тщательно отмериваю сахар, коньяк, бальзам. Пью, рассматривая трещинку в пластиковой ручке холодильника. Иду в гостиную, неся часку перед собой, как крошечный щит. Включаю телевизор и пялюсь на женщину, за спиной которой сменяются кадры хроники. Я не слушаю ее слов, а только смотрю на ее шевелящиеся губы. Она мне противна.
Мне страшно.
Я вспоминаю, как в день нашего с тобой знакомства ты рассказывал мне про Маделейн (ты пил пиво в забегаловке, покрытой клетчатой клеенкой аж по стойку бара, я увидел тебя с улицы и понял все, и подсел к тебе). Я слушал тебя поначалу, но чем дольше ты сидел напротив меня, нервничая, злясь, с трудом удерживаясь от слез, тем слабее доходил до меня твой голос, и тем сильнее нарастала в груди мягкая, сладкая боль, - боль тоски, боль ревности, боль предощущения будущего. В твоих влажных глазах плавало недоумение выброшенного на улицу кутенка. Ты студент, у тебя нет ни денег, ни работы. Она очень неожиданно бросила тебя, твоя жена Маделейн.